Книга основанная на реальных русских событиях

главный герой красивый русский парень-подросток попал в беду, расправляется кулаками со всеми - девушкам от него не достается, хотя сегодня девушки проявляют знаки неуважения к красивым русским парнями заслуженно получают от них агрессию и эти девушки винят этих парней за "немужское поведение"....Просто девушки не просчитывают ,что против них может быть применено насилие от праведных русских парней...

Выдержки из книги.

ПРО ДЕВУШКУ ГЕРОЯ:

Я быстро мчался на собственном автомобиле, испытывая мощный драйв. Сколько сил и денег было вложено в красивый агрегат внушительных габаритов! Белая «Тойота» уверено колесила по городским улицам и через открытое окно меня приятно обдувал теплый майский ветер. Я посмотрел в зеркало на лобовом стекле, и мне весело подмигнул авантажный юноша в модном костюме. Из динамиков магнитолы «сочился» трогательный голос Шарля Азнавура, который настраивал меня на лирический лад, и на душе становилось тепло и радостно. Мне казалось, что даже дорога приветливо улыбается мне, и весь мир является чудесной сказкой. У меня было назначено свидание с любимой девушкой и ее друзьями, семейной парой, которых мы пригласили в театр на пьесу Чехова «Чайка». С Татьяной, так звали мою девушку, мы встречались уже больше года, но она по-прежнему оставалась для меня непостижимой и желанной. Я был очарован ее непринужденными, но деликатными манерами; хорошим воспитанием и женским проницательным умом. Глубина и легкость выражали ее оригинальную натуру. Весьма привлекательной была и ее внешность — правильные, выразительные черты лица; большие страстные глаза с оттенком величавой грусти, напоминающие взгляд Афродиты с картины Сандро Боттичелли; стройная фигура, как у молодой березки; длинные, черные волосы, каскадом спадающие на хрупкие плечи, и нежная тонкая кожа запаха полевых цветов. Не обойду словом ее грациозную осанку и степенную походку, которая ни одного меня приводила в смятение и восторг.
Я подъехал к театру и купил в цветочном магазине букет желтых тюльпанов, которые страстно обожала моя девушка. Ни ее, ни друзей еще не было, поэтому я сел обратно в машину, положив букет цветов на заднее сиденье, и стал их нетерпеливо ждать. — Мужчина, а рядом с вами место не занято? — открывая дверцу машины, спросила Таня. — А как же! Не только место, но и сердце, — задыхаясь от счастья, поцеловал я ее руку. Она с легкостью бабочки села рядом.

— И кто же эта счастливая особа? Позвольте узнать, — спросила она кокетливо. — О-о-о, кто она, мне до сих пор не ведомо, хотя встречаюсь с ней уже год. Одно лишь скажу достоверно — она обворожительно красива, и одета в платье с глубоким декольте, — сыпал я комплименты, совсем позабыв о цветах на заднем сиденье. — Сударь, вас что-то смущает? — улыбнулась она и посмотрела на свою грудь. — Скорее притягивает…, — не смог удержаться я от поцелуя, и прильнул к ее лебединой шее. — У этого вечера должно быть продолжение, — дрогнул мой голос от волнения. — Сегодня я на все согласна! — прошептала она томным голосом и оставила на моей щеке горячий поцелуй. Сердце забилось в темпе вальса, застучало в висках. Моя рука крепко сжала девичью руку, и соблазны предстоящего вечера мелкой дрожью прокатились по спине. Я жадно любовался ее красотой и не мог поверить, что эта прекрасная девушка может быть моей. Душа от волнения затрепетала, и почему-то стало страшно от нахлынувших чувств. Чтобы отвлечься от назойливых мыслей, я предложил Тане прогуляться до соседнего кафе и выпить по чашечке кофе-латте. Взявшись крепко за руки, мы быстро перебежали через дорогу и оказались за уютным столиком. Вежливый официант принял заказ и наш диалог «поплыл» в ином направлении. — Таня, может в следующее воскресенье на «Палату номер шесть» сходим? Я до сих пор ее не видел в театральной постановке. — Давай, если хочешь… но, честно говоря, она мне не нравится, тяжелое впечатление оставляет, — нахмурила она вздёрнутый носик. — Да, впечатление от нее не из легких. Но затронутые в ней вопросы для меня понятны и близки, особенно в последнее время, — захотелось мне поумничать перед девушкой. — Ты меня пугаешь, Стас, — ответила она улыбаясь. — Нет, я серьезно. Мне и душевнобольных жалко, и тех людей, которым трудно жить в нашем обществе. Выдержав паузу, я спросил: — Интересно, а человек чувствует, что начинает сходить с ума? Хотя бы на самой начальной стадии? — Я читала, что нет, не чувствует.

Точнее — не осознает этого. — Но это и к лучшему, — заметил я довольно, и, пригубив горячий кофе, продолжил, — ведь, если бы человек понимал, что он сумасшедший, то ему пришлось бы страдать в двойне — от осознания своей болезни, и от скотского отношения к нему людей. — Почему же «скотского», как ты выразился? — подняла она удивленно брови. — Потому что они содержатся в ужасных, нечеловеческих условиях. Мы ведь как рассуждаем: «А зачем к ним лучше относиться или создавать нормальные условия, ведь они же все равно дураки, и ничего не понимают?». Но ведь это же — звериная логика! — начал я заводиться под наплывом негодования. — Кстати говоря, наше государство считает скотами и заключенных, которых содержит в таких же унизительных условиях, а может и еще худших, чем первых. — А ты откуда знаешь? Ты же там не был! — на лице девушки проступил яркий румянец, который придавал ей особую привлекательность. — Я от ребят слышал, с которыми работал на карьере. Там были и ранее судимые, и те, кто в различных больницах побывали. Они мне такие вещи рассказывали, что у меня аж волосы на голове колосились, — для наглядности я взлохматил свою шевелюру. — А почему тебя вообще, это волнует? Ты что, собрался…, — не договорила она. — Не дай Бог! — перекрестился я. — Просто меня бесит, когда я слышу на лекциях в университете или, например, по телевизору от какого-нибудь демагога, о гуманности, высшей ценности человека, а на деле вижу совсем другое — угнетение, унижение, да и лишение всех человеческих прав! И самая страшная беда в том, что человек до сих пор не понял, не ощутил своего истинного места в мире, своего предназначения. Да и куда ему!, — махнул я отчаянно рукой, и нечаянно опрокинул чашку с кофе, — когда он многие века тянет лямку бесправного раба, а притеснявшее его государство до сих пор, олицетворяется со всемогущим справедливым Богом. Э-эх, как мы далеки, как еще глухи к простым словам: «Человек создан для счастья, как птица для полёта».

МИЛИЦИЯ ХВАТАЕТ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ ПРЯМ НА ЕГО ВСВИДАНИРИ С ЕГО ДЕВУШКОЙ.

Выдержки из книги:

Последнюю фразу я договорил, уткнувшись лицом в асфальт. Я даже не успел сообразить, что произошло, почему меня схватили и бросили на тротуар? Почему мои руки за спиной сковали наручниками? В следующую минуту меня, словно кутёнка, подняли за плечи пиджака, и я увидел перед собой четырех крепких людей. Один из них бесцеремонно заталкивал Таню в свою машину. Она отчаянно сопротивлялась, но не могла, конечно же, противостоять мужской силе. Я крикнул вне себя от злости: — Отпусти ее, гад! Но эта фраза повисла в воздухе, а я опять оказался на асфальте, почувствовав тупую боль. Мой нос был сломан. Но какая это была мелочь по сравнению с чувством обиды — они забирали моего любимого человека, а я оставался сторонним зрителем. Затем меня бесцеремонно впихнули в машину, и с этой минуты я лишился свободы. — Кто вы такие? Куда меня везете? Может объясните в чем дело? Ответа не последовало. Рассматривая лица своих обидчиков, я пытался понять кто они — милиция или бандиты? И хотя они были одеты в гражданскую одежду, интуиция мне подсказывала, что это, все же, были представители силовых структур. Их было трое, четвертый, вероятно, уехал с Татьяной. — Мне кажется, что вы из милиции, — предположил я вслух. — Госнаркоконтроль, &mda sh; коротко ответил водитель. — Ничего себе! А на каком основании вы меня задерживаете, я ничего противозаконного не совершал, — пытался я оправдаться. — Дуло залепи! — раздраженно рявкнул мой сосед и пихнул меня локтем в бок. — Но это явное недоразумение! Вам придется извиниться! — не отступал я. — Серега, ты смотри как складно стелет, — обратился мой сосед к водителю, — так ведь и поверишь…! — И они в один голос заржали. — Хорошо! Дайте мне хоть вытереть лицо, кровь не унимается! — но просьба осталась не услышанной, и мне пришлось вытирать лицо плечом пиджака, так как руки за спиной были скованы наручниками.

ДОПРОС ГЛАВНОГО ГЕРОЯ

В сопровождении своего соседа я поднялся на второй этаж и вошел в достаточно просторный кабинет. Здесь стоял стол, два стула, один из которых был прибит гвоздями к полу, у стены кожаный диван, сейф и небольшой шкаф. За столом сидел дородный мужчина лет сорока. Особо бросалось в глаза его плоское лицо с широко посаженными глазами и густыми усами с проседью. Перед ним лежала папка с уголовным делом, которое он внимательно читал, не обращая на нас внимания. Вдруг он крикнул басистым голосом: — Вот ублюдки! — и с треском ударил по столу медвежьей рукой. Я невольно вздрогнул и вспомнил любимое выражение своего друга Ивана Круглова, заядлого драчуна, — у меня рука легка — была бы шея крепка!, и подумал: «Да, такой приложится — точно шею свернет». Мужчина продолжал читать, нервно перелистывая страницы, как, наконец, мой сопровождающий сказал, усаживая меня на прибитый к полу стул: — Вот, Николай Степанович, поймали мы нашу «Короллу»! — и мужчина поднял на меня налитые кровью глаза. Каково же было мое удивление от услышанной фразы. Воспарявший духом, я радостно воскликнул: — Постойте! Вы сказали «Королла», а у меня «Тойота-Камри». Это около нее вы нас задержали, — и, переведя, дыхание выпалил, — я же вам говорил, что произошла ошибка. Двое загадочно переглянулись, и усатый мужчина сказал: — Пойдем-ка, выйдем, капитан! На несколько минут я остался один. Я представлял, как сейчас они войдут, и с виноватым видом скажут: «Извините, погорячились, с кем не бывает… Да и работа у нас, понимаете ли…». А я отвечу им сердито: «Мне ваши извинения ни к чему, а вот перед девушкой будьте добры извиниться». Я с нетерпением ждал, когда наступит момент истины. Волновался! Нервничал! Переживал! Я верил, что люди, которые призваны защищать мои права сейчас во всём разберутся и меня отпустят. О-о-о! Какой же я был тогда наивный! Я ещё не знал, что, переступая порог кабинета следователя, я уже на половину «подписал» себе срок.

МИЛИЦИЯ ПЫТАЕТ

— Серега, — обратился следователь к развалившемуся на диване капитану. — Паренек-то наш, на уговоры напрашивается, — подмигнул он. Тот кровожадно ощерился и ухмыльнулся. — Ну что поделать? Не доходит через голову, дойдет через печень, — процедил следователь, и с силой ударил меня в живот, потом еще и еще… Из груди вырвались глухие стоны. Затрещал деревянный стул. Мои руки были пристегнуты к спинке стула, поэтому бить меня ему было очень удобно. В этот момент перед моими глазами начали пробегать картинки из фильма о войне, где самодовольный, обрюзглый фашист бьет пленного русского солдата. Взмыленный садист смахнул рукой пот со лба, закатал по локти рукава пиджака и с пущим усердием принялся за дело. Такими лютыми ударами он мог бы и бетонные сваи забивать в землю. «Как больно-то, — подумал я. — Только бы ничего не разорвалось внутри». Между тем следователь все больше увлекался и, как ни странно, от своих же ударов сильнее злился. Входил в раж! Через некоторое время, которое для меня длилось целую вечность, он остановился и спросил, запыхавшись: — Ну что, чистосердечное писать будешь? Я молчал. Тогда он достал из-под стола пластиковую бутылку, наполненную до отказа водой и, оскалившись, начал колотить ей меня по голове (наверное, для того, чтобы не оставалось синяков). От этой экзекуции было не столько больно, как обидно. За шесть лет занятий боксом я научился переносить удары хладнокровно, но на ринге каждый пропущенный удар — это моя ошибка и поэтому винишь только себя. Но в этой ситуации было что-то унизительное, постыдное. Оставалось только скрипеть зубами от безысходности. Кабинет, раскачиваясь, плыл перед глазами. До слуха доносились неразличимые звуки, и мне было уже все равно — убьют меня или изувечат. Вдруг, я почувствовал холодную струю воды, тонкой змейкой стекающей по голове и спине. А через минуту рассудок опять вернулся ко мне. На плечах удалого Николая Степановича уже не было пиджака, только футболка. Он стоял у окна и жадно курил.

ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ В ТЮРЬМЕ

Неподалёку оказался Салага. Увидев меня, он радостно воскликнул: — Щегол, и ты здесь? — и начал быстро протискиваться в мою сторону. Обрадованный этой встрече, я крепко пожал его руку. — Сломаешь же, верзила! — сказал он, одёрнув быстро руку. — Я слышал, вам менты бока намяли? Ты-то как, нормально? — Пойдёт, — махнув рукой, ответил я.
Голос сержанта: — Борисов здесь? — Да, здесь, — ответил я. — Готовься! Скоро отведу тебя на УПМ, — сообщил он и побежал вверх по лестницам, гремя связкой ключей. — Вот так да, ты что — «малолетка»? — удивленно спросил меня Салага. — Через месяц восемнадцать будет, — ответил я гордо. — Да?! Не подумал бы! — сказал он, как-то растерянно. — А что не так? — В общем-то, ничего. Просто дури на малолетке много, сплошной беспредел, в котором и сам черт ногу сломит, — с явной тревогой и досадой промолвил Салага. — Вот тебе для примера. Недавно к нам малява приходит, в которой малолетки пишут, что случайно увидели, как их сокамерник дрочил. И спрашивают: «Что с ним за это сделать?». Мы отвечаем: «Ничего, пусть помоет руки, и все». А они нам в ответ: «Поздно, мы его уже опустили». Пробуем объяснить, что делать этого нельзя, ваши действия называются беспределом. А они отвечают: «Всё нормально — мы уже «опустили» и того, кто его «опускал». Вот такие дела! С ровного места двое стали «петухами». И так на «малолетке» во всем, куда не кинь всё клин. — Так как же там сидеть? Если ни за что друг друга опускают? — спросил я взволнованно. — Как, как… Осторожно! Главное за языком следи, от него все проблемы. «Слово не воробей, вылетит, не поймаешь», — и, задумавшись, добавил, — это ты не поймаешь! — А малолетки мигом подхватят, потом не отбрешешься! Слова моего наставника, точно булыжники падали на мою голову и я с трудом находил в себе силы, чтобы не показать испуга. Я был охвачен ужасом, ноги становились ватными, и только благодаря тесноте я продолжал стоять. — Ну, крепись! Месяц — это недолго, уж как-нибудь проплывешь.

Передо мной с визгом открылась железная дверь, и я робко ступил в небольшую камеру, рассчитанную на пять человек. Напротив я увидел железную решетку, размером один на один метр, вставленную в оконный проем стены, а под ней железную шконку. Справа от меня был унитаз «крокодил», а над ним кран; чуть выше его небольшая ниша в стене, где лежали зубные щетки и пасты. Вдоль боковых стен были установлены по две шконки в два яруса. По середины камеры стоял железный стол с лавочкой, намертво залитые в пол цементом. Камера освещалась тусклой лампочкой и придавала внутреннему убранству зловещий вид. К этому времени за решеткой стояла уже глубокая ночь. Обитатели камеры не спали, но каждый сидел на своем спальном месте. Их было четверо, поэтому одна шконка была пуста. Распознать батька не составило труда. Это был мужчина около сорока лет. Он сидел на нижней шконке и был одет в черные трико и белую майку. В руках он держал толстую книгу, как оказалось, роман «Унесенные ветром». Имел упитанный, даже пухлый вид, и выпирающий из-под майки круглый живот с глубоким, как колодец пупком. Лицо выражало лень и усталость, или даже инфантильность, а припухлые розовые губы капризность ребенка. На отвислых щеках рдел небольшой румянец. Про обладателей таких губ и щек обычно в шутку говорят: «Такие брылы — хоть студень вари». В его тусклых глазах отсутствовала жизнь. Казалось, в них кто-то отключил свет. Кожа гладкая, безволосая. В тот момент я подумал, что у этого женоподобного существа должен быть писклявый голос (и я не ошибся). Он скользнул по мне презрительным взглядом, смочил языком пухлый палец, перелистнул страницу и продолжил читать. Другие, молча, смотрели на меня. Это были взгляды волчат. Нет, в них не было злости или кровожадности, скорее пошлая имитация не нее. Пытаясь во всем подражать взрослым, малолетки старались показаться опытными уголовниками. По одному взгляду они пытались определить внутреннее содержание человека. Но, увы! Опыта им, конечно же, не хватало

«Завтрак берём!» — сквозь сон раздался голос. Камера оживилась, послышалась крепкая брань. Баландёр по традиции услышал о себе много нового. Загремели железные тарелки. Такую баланду не стала бы есть даже моя собака. В тарелке плескалось что-то мутное, с отвратительным запахом. Но больше всего меня возмутил хлеб, его просто невозможно было жевать, потому что он, как пластилин прилипал к зубам. Ради эксперимента кто-то бросил мякоть хлеба в железную дверь, и эта непонятная смесь прилипла к двери. После завтрака Кислый сказал мне: — Я тебе буду называть предметы в камере на нашем языке, а ты их должен запомнить. Позже буду проверять. Итак, запоминай, — он указательным пальцем водил по предметам и тут же комментировал: стол — «общак», лавка — «тёща», ложка — «весло», тарелка -«шлёмка», пол — «паркет», потолок — «пол», унитаз — «светланка», кран — «горбатый», дверь — «броня» и т. д. Он не оставил ни одной вещи, которые находились в поле зрения, без тюремного наименования. Сокамерники общались в основном на «малолетней» фене. Я старался запоминать слова уголовного жаргона, но у меня это плохо получалось. Мой мозг не воспринимал их. Противился! Итак, с третьего дня в мои обязанности входило: набирать на всю компанию «баланду», мыть посуду и пол, чистить туалет. В общем, выполнять все хозяйственные работы. Во всём этом чувствовалось унижение, но я выполнял порученную работу добросовестно и старался видеть в этом свои плюсы. Например, я осознавал, что унижение, в приемлемых рамках, укрощает мое самолюбие. На утро мы со Славой подошли к решётке и по очереди начали кричать во весь голос, чтобы слышала вся тюрьма: «Тюрьма-тюрьмушка, дай погремушку! Да не простую, а блатную!» Под улюлюкивание сотен голосов со всех сторон посыпались всевозможные клички — «Сопля», «Чеснок», «Лошара», «Фуфел», «Чморик», «Чушок» и т. д. Я был в шоке от мысли, что теперь ко мне приклеится какая-нибудь позорная кличка, типа «Чушок», и я буду вынужден откликаться на нее.

о к счастью, это была очередная малолетская шутка и я и по сей день не имею кликухи. Днём, после обеда, Кислый нарисовал карандашом на стене человечка, подозвал меня и сказал: «Сделай так, чтобы он заплакал». У меня наступил мозговой ступор, и на ум не приходили никакие варианты (это всего лишь одна из многочисленных загадок, которые на жаргоне малолетних называется «тугодумками».) Якобы, путём вопросов и ответов выясняется сообразительность, смышленость испытуемого, хотя на самом деле всё это не имело никакой логики, а наоборот, выглядело абсурдным и оскорбительным. За неправильный ответ ожидало наказание, по преимуществу физическое. — Ну…! Сделай так, чтобы он заплакал! — повторил Кислый. — Я не знаю, как это сделать, — ответил я поникшим голосом. — Тебе минута времени, давай думай, — грозным тоном произнёс он. По истечении минуты я опять ответил, что не знаю. Тогда Кислый схватил литровую эмалированную кружку и с размаху ударил меня по голове. Я прижал руку к виску и почувствовал теплый, липкий ручеек. Шла кровь. Через ладошку она текла по щеке и крупными каплями падала на бетонный пол. Я тупо смотрел на растущую багровую лужу и горько досадовал: «ЗА ЧТО?» — Ну, х…. замерз?! — взревел Кислый. — Давай вытирай! Щас развезешь тут помойку! Одной рукой придерживая рану, другой я вытер за собой кровь. Слезы обиды наворачивались на глаза, и мне стоило не малых усилий, чтобы не заплакать прилюдно. Показать свою слабость, означало бы окончательное и бесповоротное поражение. Падение! За всё время нахождения в камере я впервые заметил улыбку на лице батька. Стало понятно, что боль и унижения его очень забавляют. Кислый плюнул на свой рисунок и сказал: — Видишь, наш человечек заплакал. А теперь сделай так, чтобы у него пошла кровь! Над этой задачей мне не пришлось долго думать, и я вытер об человечка окровавленную руку. — Правильно, — недовольно сказал Кислый. Далее, он приступил к проверке моих знаний на предмет фени, так как считал, что наказание следует продолжить.

НОВЫЙ СОКАМЕРНИК КОТОРЫЙ БУДЕТ ОПУЩЕН

Алешка Белов
Однажды, под вечер к нам подселили еще одного малолетку, ему было 16 лет, и звали его Лешка. Это был щуплый на вид и робкий по характеру паренёк. Своими канапушками он напоминал мне Антошку из известного всем мультика. Лёшка был застенчив и молчалив. Его посадили за то, что он украл из соседнего сарая мотоцикл. Бедный человечек, сколько же ему пришлось впоследствии пережить за этот кусок железа. На следующий день мы пошли гулять в прогулочный дворик, и Кислый с Татарином всячески подшучивали над новобранцем. А тот еще больше замыкался в себе, не находя достойных ответов на их колкости. После очередной порции «яда» они перешли с ним на дружеский тон и этим расположили его к беседе. Между ними завязался такой разговор. — Я смотрю, пацан ты смазливый, наверное, девчонок было у тебя до фига и больше, — сказал Кислый Лешке, делая вопросительную мину. — Нет, у меня была только одна, мы с ней со школы дружим, — грустно ответил наивный Лёшка. — Красивая? — Да, красивая и еще добрая очень. Она мне в ИВС каждый день передачи носила, — опустил он свои большие глаза в пол. — Повезло тебе! Сейчас таких девчонок найти трудно. — Это точно, — тяжело вздохнул Лёшка. — А вы целовались с ней или мамка не разрешала? — с лукавой улыбкой допытывался Кислый. — Зачем нам спрашивать у мамы, целовались, конечно. -Да ну?! — и на его лице блеснула улыбка. — Что-то я тебе не верю. Уж больно ты трусливый, — поддел Кислый. — Это я здесь такой. Просто мне тут ещё непривычно, — ответил голос подростка. — Так целовались, значит? Ты молодчина! А мне еще не приходилось. Значит, в засос целовались?! — Ну, да, — пробился сквозь веснушки румянец. — Так она девочкой была, когда ты с ней первый раз…, — и он сделал характерное движение. Смущенный Лешка молчал. — Да не стесняйся. Здесь все свои! Просто интересно от друга услышать, как это дело происходит? А то освобожусь, и не буду знать, как к девушке подступиться, — навязчиво приставал «Кислый».

БУНТ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ

Утомленные пребыванием в «стаканах» мы вернулись в нашу камеру и разбрелись по своим местам. Я лег на свою шконку и вытянул затёкшие ноги. После разговора с новоявленным гомосеком, меня не покидало чувство отвращения. Я злился на всех, кто окружал меня.
«И в каком же болоте я оказался! Какая грязь кругом! Меня окружает стадо тупых извращенцев. Кислый и Татарин кое-как читают, писать практически не умеют. А главное, не хотят этому учиться, считая это пустой тратой времени. Когда я затронул эту тему, то, сам не ожидая, наткнулся на вражду и презрение с их стороны. Под влиянием этих недоумков, у Славы произошла полная переориентация ценностей. А он, самый грамотный из них, теперь считает, что воровать и грабить, пить и гулять, веселиться и проматывать деньги — удел нормальных пацанов, а честный труд придуман для лохов. Семья и дети нужны трусам, которые прячутся в своих домах за юбками жен.- В голове пронеслось высказывание Гёйне: «Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки».
Меня всё больше и больше охватывал гнев. «Почему я, вполне нормальный человек, позволяю над собой издеваться? Да кто они такие? Для них пребывание здесь является питательной средой, а меня воротит от этих условий! Кто давал им право унижать меня? Никто! Эх, обидно-то как!- к горлу подкатил тяжелый ком.- Мало того, что сижу ни за что, так ещё вынужден терпеть всё это. Эти убогие личности не понимают, и, наверное, никогда не поймут сущности человека, его предназначения, — который рожден для счастья, а не для горя, страха и нескончаемых мучений. Как им объяснить эту очевидную истину, как это довести до их сознания, которое пожухло прямо на корню, не успев созреть?! Нет, это непосильная задача!- обречённо вздохнул я.- В своих безрассудных поступках они ведомы только инстинктами, поэтому любые попытки апелляции к их закостенелым душам будут тщетны. Да еще и такие жестокие тюрьмы, как наши, до конца убьют в них человеческое, они обречены…

— Борисов! — крикнул кто-то, прерывая мои мысли. Я обернулся и увидел открытую «кормушку» (окошечко в центре двери, через которое обычно выдается пища.)
— Здесь, — откликнулся я.
— Иди сюда! Тебе передача! — сказал сержант в зеленой униформе. — Мать как звать?
— Борисова Татьяна Петровна, — отчеканил я волнуясь.
— Вот здесь распишись и принимай передачу, — протянул он список продуктов, заполненный родным почерком мамы.
Я расписался и начал принимать продукты через окошко, складывая их на стол. Сердце сжималось от радости и умиления. Я смотрел на аккуратно сложенные одна к одной конфеты, печенье и мысленно представлял, как мама с любовью укладывала их. Каждая вещь говорила о ее нежности. Вместе с материнской заботой камера наполнилась теплотой и светом. У меня на глаза проступили слезы, и я воскликнул про себя с душевным восторгом: «Спасибо мама! Золотко ты мое!».
За спиной «кормушка» захлопнулась, а я еще некоторое время стоял в растерянности перед большой кучей гостинцев, разложенных на столе. Придя в себя, я обратился добродушно:
— Ребята угощайтесь! Ешьте, что хотите! — и двумя руками указал на стол.
Кислый» с Татарином переглянулись и с недовольным видом приблизились к столу. Со словами «Колбаса на х… похожа, рыбы воду обоссали, сыр пи…. воняет, по картошке мент топтался…» — Кислый бросал продукты на пол, а Татарин в это время пинал их в мою сторону. Невозможно подобрать слов, чтобы описать ту обиду, которая охватила меня. Недолго думая, я схватил кусок сыра, подбежал к Кислому и начал бить его по роже этим сыром.
— Жри, сука! Жри, тварь! — кричал я в бешенстве, ударяя его со всей силы. Лицо его покрылось сыром в перемешку с кровью. — Я вам покажу сейчас «восставшего трамвая», гадьё! — Тут же я накинулся с кулаками на растерянного Татарина и бил его пока он находился в сознании. А в довершение схватил копчёную рыбу и со всего размаху нахлестал Татарина по щекам. Затем встретился взглядом с испуганным батьком, и злость снова прилила мне в голову.

Я поднял с пола палку колбасы и рванулся к нему.
— Открывай свою пасть, сосалище! — кричал я ему в гневе. Он разинул трясущийся подбородок, и я до упора воткнул ему палку копченой колбасы. — Соси, сука! Соси, пока не сдохнешь! — неистово орал я. Он кряхтел и задыхался, выпучив дикие глаза. А я, сколько было сил, вколачивал в горло миньетчика палку колбасы.
Вся злость и ненависть, которые накопились во мне за последние дни, фонтаном вырвались наружу. Слава оттащил меня от батька, и я почувствовал упадок сил и полное равнодушие ко всему.
Татарин и Кислый через некоторое время пришли в себя, но оставались сидеть на полу, не решаясь подняться. Батёк, как загнанная в угол крыса, поджав руки к груди, дико смотрел на меня. Отдышавшись, я сказал ему:
— Чё шнифты таращишь, выдра? Делай, что должен делать!
Батек медленно приподнялся, и скользнул к двери. Лихорадочно забарабанил в нее кулаками и взвыл:
— Начальник! Начальник! К оперативнику меня! Срочно! — тут же заскрипел замок, и его вывели.
Я собрал половину продуктов со стола в пакет и со словами: «Держи! Ты больше моего горя видел!» — отдал его Лешке. После того, как его опустили, он спал на полу под шконкой, и ел один. Оставшуюся часть продуктов, я поделил поровну. Одну часть забрал себе, другую оставил. В последний момент мне стало жалко этих моральных уродов, которые сами не ведали, что творят.
Вскоре вернулся батёк и глядел на меня уже гордым, высокомерным взглядом. Оперативник потребовал выйти из камеры. На выходе, когда закрывалась за мной дверь, старый миньетчик взвизгнул:
— ***! — и тут же отпрыгнул назад от страха и крысиной злости.
Так грустно и нелепо закончилось мое проживание в камере № 6. Я сидел в «стакане», ожидая своей дальнейшей участи. «Наверное, — думал я, — в какую бы камеру я не попал, меня будут бить как «восставшего трамвая». — Я был уверен, что все уже знают о случившимся, ведь тюремная почта работает молниеносно.
«Да какая уже разница? — махнул я рукой. — Пусть бьют, лишь бы не убили.