Шаркая подошвами по земле, он обошел весь двор. Заметил следы брошенной игры, в которую недавно играли они с Джудит: они возились с котятами жившей при кухне кошки, размахивая перед ними привязанными к веревочкам сосновыми шишками. Эти детеныши со смешными мордочками прыгали и крутились, пытаясь своими мягкими лапками поймать шишки. Кошка родила их в кладовой, забравшись в пустую бочку, и долго прятала их там. Бабушка Хамнета повсюду искала этот приплод, намереваясь как обычно утопить всех котят, но кошка упорно мешала ей, оберегая их тайное место, и теперь уже два подросших котенка свободно бегали, где им вздумается, забирались в мешки, гонялись за перышками, клочками шерсти и упавшими листочками. Джудит обожала их и никогда не оставляла надолго. Она частенько таскала одного малыша в предательски оттопырившемся кармане фартука, откуда торчала лишь пара острых ушек, побуждая бабушку ругаться и угрожать утопить котят в бочке с дождевой водой. Мать Хамнета, однако, шептала двойняшкам, что котята уже слишком большие, бабушка не станет топить их.
«Теперь она уже не сможет утопить их, — успокаивала она детей, вытирая слезы с расстроенного лица Джудит, — у нее духу не хватит… они же будут сопротивляться, понимаете, будут царапаться и кусаться».
Хамнет прошел мимо брошенных сосновых шишек. Веревочки, привязанные к ним, вяло змеились по утоптанной почве двора. Котята тоже куда-то убежали. Он пнул носком башмака сосновую шишку, и она откатилась от него по кривой.
Он поднял взгляд на дом, на многочисленные окна большого дома и на темный дверной проем его родного флигеля. Обычно они с Джудит с радостью оставались одни. В такие счастливые моменты он мог попытаться уговорить сестру забраться вместе с ним на крышу летней кухни, откуда они могли дотянуться до ветвей сливового дерева, росшего за забором. Ветви гнулись под тяжестью красно-желтых слив, таких спелых и упругих, что едва ли не лопались. Хамнет углядел их с верхнего этажа дедушкиного дома. В обычный день он помог бы Джудит забраться на крышу, чтобы она набила карманы крадеными плодами, пусть даже она бы и колебалась и протестовала. Она не любила делать ничего бесчестного или запрещенного, но, будучи по натуре простодушной, легко поддавалась на уговоры Хамнета.
Сегодня, однако, когда они играли с избежавшими ранней смерти котятами, она пожаловалась, что у нее заболели голова и горло, да еще ее начало бросать то в жар, то в холод, и она ушла в дом отлежаться.
Хамнет вернулся в большой дом и прошел по коридору. Он уже хотел опять выйти на улицу, когда вдруг услышал тихий шум. Где-то что-то щелкнуло и сдвинулось, звуки быстро стихли, но их явно издавал какой-то человек.
– Эй, есть тут кто? — крикнул Хамнет. Подождал. Никакого ответа. Столовая и смежная с ней гостиная продолжали давить на него полной тишиной, — Там есть кто-нибудь?
На мгновение, всего на мгновение, он допустил мысль, что его отец мог вернуться из Лондона и решил сделать ему сюрприз — как уже бывало прежде. Отец мог спрятаться там, за дверью, решив сыграть с ним в прятки. Если Хамнет войдет в ту комнату, отец выскочит ему навстречу; достанет из дорожной сумки подарки или монетку из кошеля; от отца будет пахнуть лошадьми, сеном, многодневной дорожной пылью; он обнимет своего сына, и Хамнет прижмется щекой к жестким шершавым застежкам отцовского джеркина.
Но он знал, что в гостиной нет отца. Точно знал. Его отец ответил бы на повторный призыв, вообще не стал бы прятаться в пустом доме. И все-таки, войдя в гостиную, Хамнет испытал пронзительное разочарование, увидев около столика своего дедушку.
В комнате царил полумрак, большинство окон скрывалось за шторами. Дедушка, сгорбившись, сидел спиной к нему, что-то вяло перебирая: какие-то бумаги или счета из матерчатой сумки. На столе перед ним стояли кувшин и кружка. Между ними лежала дедушкина рука. Его голова склонилась, а изо рта доносились тихие всхрапывания.
Хамнет вежливо кашлянул.
Дедушка развернулся, вскочил, его лицо исказилось дикой яростью, рука взлетела над головой, словно он пытался от кого-то защититься.
– Кто здесь? — рявкнул он. — Кто пришел?
– Это я.
– Кто?
– Да я же, — Хамнет шагнул в узкую полосу падавшего из окна света, — Хамнет.
Дедушка с тяжелым стуком опустился на стул.
– Ты меня до смерти напугал, малыш! — воскликнул он. — С чего ты вздумал подкрадываться как призрак?
– Простите меня, — сказал Хамнет, — я долго звал, но никто мне не ответил. Джудит…
– Все ушли, — перебил его дедушка, резко щелкнув пальцами, — а чего еще можно ждать от наших никчемных женщин?
Обхватив горло кувшина, он склонил его над кружкой. Золотистый напиток — эль, подумал Хамнет, — бурно выплеснулся, отчасти попав в кружку, а отчасти на лежавшие на столе бумаги. Дедушка выругался и принялся рукавом стирать брызги с бумаг. Хамнет впервые видел дедушку пьяным.
– А вы знаете, куда они ушли? — спросил Хамнет.
– Ушли? — пробурчал дедушка, продолжая вытирать бумаги.
Его злость из-за испорченных бумаг была подобна рапире. Хамнет чувствовал, как ее острие блуждает по комнате в поисках жертвы.
– Не стой же столбом, — сердито выдавил дедушка, — помоги мне.
Мальчик сделал пару шагов к столу. Он побаивался приближаться к деду, в голове крутилось отцовское предупреждение: «Держись подальше от дедушки, когда у него плохое настроение. Не подходи близко. Держись подальше, понял?»
Так говорил ему отец во время последнего приезда, когда они помогали разгружать телегу из кожевенной мастерской. Джон, его дедушка, уронил в грязь тюк с кожами и в сердцах метнул в дворовую ограду нож. Отец мгновенно оттащил Хамнета в сторону и закрыл собой, однако Джон, не сказав ни слова, протопал мимо них в дом. Отец обнял ладонями голову Хамнета и, сплетя пальцы у него на затылке, посмотрел на сына с пытливой напряженностью: «Он не тронет твоих сестер, но за тебя я беспокоюсь, — пробормотал он, озабоченно нахмурив лоб, — ты ведь сообразил, о каком настроении я говорил?»
Хамнет кивнул, но ему хотелось продлить этот момент, чтобы отец подольше обнимал вот так его голову. Такое объятие вызывало у него ощущение приятной легкости и безопасности, драгоценного взаимопонимания и полной защищенности. И в то же время мальчик испытывал странное внутреннее недовольство, словно съел что-то противное. Ему вспомнились словесные перепалки, которые разыгрывались за столом между отцом и дедушкой, и как отец во время ужина со своими родителями то и дело тянулся к вороту, чтобы ослабить его.
«Поклянись мне, — стоя тогда во дворе, хрипло произнес отец, — поклянись. Мне необходимо знать, что ты будешь в безопасности, пока меня не будет здесь, чтобы присмотреть за тобой».
Хамнет полагал, что сдержал обещание. Он держался на безопасном расстоянии. Он стоял с другой стороны от камина. Там дедушка не дотянется до него, даже если попытается.
Взяв кружку, дедушка осушил ее, а другой рукой стряхнул капли с листа бумаги.
– Подержи-ка это, — велел он, протягивая лист.
Хамнет нагнулся вперед, не сходя с места, и взял бумагу кончиками пальцев. Прищурив глаза и вывалив язык, дедушка пристально следил за ним. Он сидел на стуле, сгорбившись, точно старая грустная жаба на камне.
– И вот это, — дедушка протянул ему вторую бумагу.
Хамнет снова склонился вперед, сохраняя безопасную дистанцию. Он подумал о том, как будет доволен отец, как будет гордиться им.
И вдруг с лисьей скоростью его дед набросился на него. Все произошло так быстро, что Хамнет потом сомневался в последовательности всего происшедшего: бумага упала на пол между ними, а рука дедушки, схватив мальчика за запястье, потом за локоть, дернула его к себе, сократив дистанцию, которую велел ему соблюдать отец, и в итоге он лишь увидел, как другая рука деда с кружкой взлетела вверх. Хамнет осознал только то, что перед глазами появились странные полосы — красные, оранжевые, обжигающие как огонь, и что-то потекло по краю его глаза — и через мгновение почувствовал боль. Острую, пронзительную боль удара. Край кружки врезался ему в лоб прямо под бровью.
– Это тебе наука, — спокойно изрек дедушка, — не будешь впредь подкрадываться к людям аки призрак.
Слезы брызнули из глаз Хамнета, из обоих глаз, не только из того, что заливала кровь.
– Ты еще и хнычешь? Как сопливая девчонка? Такой же слабак, как твой отец, — отталкивая его, презрительно процедил дедушка.
Хамнет отлетел назад, ударившись ногой об угол кушетки.
– Вечно вы хнычете, скулите да жалуетесь, — невнятно проворчал дедушка, — ни капли твердости характера. Ни в чем. В том-то и проблема. Ни малейшей деловой хватки.
Хамнет выскочил из дома и побежал по улице, вытирая лицо и смахивая кровь рукавом. Он зашел во флигель, поднялся по лестнице в комнату, где на тюфяке рядом с большой родительской кроватью лежала маленькая фигурка сестры. Она даже не разделась — коричневая блузка, белый чепец — его завязки свободно лежали ее шее — и просто прилегла на покрывало. Джудит сбросила туфли, и они валялись на полу рядом с тюфяком, словно пара пустых лодочек.
– Джудит, — спросил мальчик, коснувшись ее руки, — тебе лучше?
Веки девочки поднялись. Она посмотрела на брата каким-то туманным, отстраненным взглядом, и ее глаза опять закрылись.
– Я сплю, — еле слышно прошептала она.
У них были одинаковые округлые лица с острыми подбородками, и их золотисто-соломенного оттенка волосы одинаково топорщились над прямоугольными лбами. Глаза, так рассеянно взглянувшие на его лицо, были такого же цвета — янтарные с золотистыми крапинками, — точно такие же, как его собственные. И причина такой схожести вполне понятна: они родились в один день, вместе росли в материнской утробе. Эти мальчик и девочка были двойняшками, родились друг за другом с разницей в считанные минуты. Их сходство было таким полным, словно они родились, как говорится, в одинаковых рубашках.
Он накрыл ее пальцы рукой — одинаковой формы ногти и пальцы, хотя его рука больше, шире да и погрязнее — и попытался отогнать тревожную мысль, почувствовав горячую влажность пальцев сестры.
– Как ты себя чувствуешь? — опять спросил он. — Лучше?
Она слабо пошевелилась. Их пальцы сплелись. Ее подбородок слегка поднялся и опустился. Мальчик заметил странную припухлость у основания ее горла. И еще какую-то шишку около ключицы. Он пристально посмотрел на них. Казалось, под кожей Джудит отложилась пара перепелиных яиц. Там угнездились какие-то бледные яйца, словно ожидая часа, чтобы вылупиться. Одно на шее, а одно на плече возле ключицы.
Она что-то сказала, ее губы приоткрылись, обнажив вяло шевелившийся язык.
– Что ты сказала? — спросил он, наклонившись ближе.
– Твое лицо, — прошептала она, — что случилось с твоим лицом?
Он потрогал бровь, ощутив образовавшуюся там шишку, и влагу опять скопившейся крови.
– Пустяки, — сказал он, — ерунда. Послушай, — более взволнованно добавил он, — я схожу за врачом. Скоро вернусь.
Она прошептала что-то еще.
– Мама? — переспросил он, — она… она скоро придет. Скоро придет.
Фото: пресс-служба Inspiria