Действительно, многим из нас хотелось бы так же понятно, дальновидно, а подчас и саркастично анализировать и комментировать сложные и запутанные процессы во власти и обществе. Мы решили, что нашим читателям пора познакомиться с Екатериной Шульман поближе. Благодаря дружелюбию, эрудиции и готовности Екатерины Михайловны обсуждать любые темы, разговор получился еще более откровенным, чем мы могли мечтать.
Интервью наше проходит в Zoom — реалии этого во многих отношениях удивительного года, который изменил в наших жизнях почти все. Начинаем с самого, пожалуй, наболевшего для родителей школьников, первое полугодие у которых в большинстве своем завершилось дистанционно. К этой форме обучения остается до сих пор очень много вопросов у всех участников процесса, ведь нелегко не только учащимся и их родственникам, но и педагогам…
Woman.ru: Как, по вашему мнению, у нас в стране складывается ситуация с дистантом, к чему она тяготеет, какие настроения есть?
Екатерина Шульман: Я эту ситуацию вижу с двух сторон — и как преподаватель, и как родитель. С одной стороны я, как и все остальные работники высшей школы, была вынуждена перейти на онлайн с конца октября, с другой стороны, у меня дети школьного возраста. Что здесь можно наблюдать? Онлайн-обучение началось не вчера. Бум онлайн-образования как раз предшествовал пандемии, которая сделала его обязательным. И с одной стороны — это хорошо, потому что уже был технологический опыт и методики. Представьте, что пандемия случилась бы не в 2020-ом, а в в 2010 году! Но темная сторона этой подготовленности состоит в довольно большом соблазне перенести практики чрезвычайной ситуации на всю оставшуюся жизнь. Это очень беспокоит родителей.
Люди боятся не онлайна как такового. Их пугает расползающаяся пропасть неравенства. Получается, что есть нечто настоящее — и оно становится все более дорогим и труднодоступным. И нечто суррогатное, что тебе втюхивают бесплатно. Это во многих сферах проявляется, но в образовании это проникает прямо в сердце любого гражданина, потому что касается детей.
И вот в законотворчестве произошло не часто наблюдаемое исследователями событие. Законопроект, внесенный достаточно авторитетными инициаторами, пятью членами Совета Федерации, одобренный правительством, одобренный профильным комитетом и поставленный в повестку дня, был с этой повестки дня снят под влиянием массовых протестов.
Это был как раз законопроект о дистанционном образовании, против которого выступило родительское сообщество — не то, чтобы очень организованно выступило, но массово. Провели настоящую кампанию гражданского давления и выиграли время, а это главное. Думская сессия, которая закончилась 24 декабря, была последней в 2020-м году, а следующая, весенняя, — последняя для этого созыва. В новом созыве придут другие люди, и у них будут другие приоритеты. Вне зависимости от того, хорош или плох этот законопроект. Содержательно даже не буду сейчас его оценивать; важно, что этот гражданский механизм сработал. И интересно, что это коснулось именно законопроекта о дистанционном образовании.
Понятно, что время требует баланса между офлайновыми и онлайновыми информационными технологиями. И опасения людей небеспочвенны. Из своего родительского опыта я вижу, что, чем ребенок младше, тем менее возможны для него эти онлайн-формы обучения. В лучшем случае они являются профанацией, в худшем — просто нанесением вреда здоровью. Дети постарше в состоянии самоорганизовываться, и, в общем, некоторым из них это даже нравится. Но образование — не передача информации от обучающего обучающемуся. От такого наивного взгляда на процесс обучения, думаю, пандемия многих излечила. Она же показала самым наглядным образом, как важна в образовании социальная компонента.
Есть еще один аспект, который в некоторой степени объясняет эту родительскую протестную активность. Это заметила социолог Элла Панеях: родители впервые услышали, как учат их детей. То, что было скрыто за стенами школы, оставалось интимным делом между классом и учителем. А теперь родители все это услыхали и ужаснулись. заказчики и провайдеры образовательных услуг познакомились друг с другом, друг друга увидели. Они это запомнят.
Речь не идет о каких-то радикальных случаях: через телефон нельзя побить ребенка. Это, кстати, тоже большое преимущество. Объем насилия в школе, конечно, снизился, потому что в целом люди друг с другом меньше соприкасаются. В этом смысле социальное дистанцирование имеет и свою светлую сторону. Но речь в первую очередь о том, как учителя разговаривают с детьми, как они объясняют материал, какого качества вообще образовательный процесс. Это легло на уже давно накапливавшийся общественный запрос на изменение качества и типа образования. Пандемия, которая ускоряет все, что до этого происходило, и убивает то, что медленно загибалось, ассимилирует и этот процесс тоже. Это будет иметь последствия.
Woman.ru: Но они будут положительными для нас или пока сложно предсказать?
Е.Ш.: Большие общественные процессы не бывают ни односторонними, ни одновекторными. Кому-то прилетает война, а кому-то мать родна. Иногда одному и тому же человеку и то, и другое в разных ситуациях. Так что речь не о плюсах или минусах, а о больших тенденциях, большом тренде. Он будет касаться каждого в той или иной степени, и он будет одновременно и плохим, и хорошим, в зависимости от того, в какой роли вы выступаете. Поскольку многие из нас одновременно и родители, и учителя, и обучающиеся, каждый с разных сторон ощутит прикосновение этих изменений.
Woman.ru: То есть, прежними мы из этой передряги не выйдем и мечты о том, что дети наши, как в былые времена, будут каждый день ходить в школу и иметь полноценный доступ к очному офлайн-образованию, останутся мечтами?
Е.Ш.: Вы знаете, дети будут ходить в школу. Я имею счастье жить в Московской области, и тут дети ходят в школу. Они после летних каникул вернулись и благополучно учатся. И это лучше, чем то, что было.
Не будет ни школы полностью без онлайн-компоненты, ни полного перехода на онлайн-образование. Но можно опасаться, что таким образом будут дискриминировать самых слабых.
Сельские школы, например. Мы вам школу закроем, зато интернет проведем. Учитесь дома, не лезьте никуда. Такое может быть, и это очень плохо. Закрытие школы в поселении — это убийство этого поселения. Это все знают. Поэтому здесь просто появляется дополнительный инструмент, как это сделать, и это закрытие уже не выглядит таким бесчеловечным. Школу закроем, зато вам не надо будет ездить по этим ужасным дорогам, вот вам телефончик, мы вам их даже бесплатно раздадим, поставим вышку, и будет вам транслятор. Так и учитесь. А потом мы будем делать вид, что у вас точно такой же диплом, как у тех людей, которые в городе ходили в настоящую школу. Вот это плохо.
Woman.ru: Упомянут такой важный момент, как снижение уровня «плохих» социальных взаимодействий в школе. Но весь этот сложный год, получается, напряжение оставалось и копилось дома, в семьях. И тут невозможно обойти тему домашнего насилия — по новостной повестке может создаться впечатление, что она на нездоровом подъеме, и в очень невыгодном положении оказываются в первую очередь женщины. При том, что законодательное решение вопроса о санкциях за причинение вреда внутри семьи особенно не продвинулось. Вы говорили, что административный арест — оптимальная мера наказания для тех, кто поднимает руку на близких…
Е.Ш.: Тут есть несколько довольно сложных правовых аспектов, но, поскольку тема тяжелая, то когда начинаешь, надо разъяснять аккуратно, потому что люди слышат что-то очень сильно свое. Не потому, что они плохо слушают, а потому, что глаза застит, особенно тем, кто с этим сталкивался. Действительно, я считаю частичную декриминализацию 116 статьи УК РФ («Побои») правильной мерой. Административное производство быстрее и дешевле уголовного, и кроме того, такие дела перестали быть делами частного обвинения, в котором жалобщик обязан сам собирать доказательства.
Но декриминализация 116 статьи бессмысленна и вредна без следующего шага: принятия закона о домашнем насилии с его главным, основным элементом — предупреждением, превенцией. Цель закона о домашнем насилии — предотвращение тяжких и особо тяжких преступлений. Он предусматривает ряд норм, которых нет у нас сейчас в законодательстве для того, чтобы уголовного преступления не произошло. Первая из таких норм — временный запрет на приближение.
Woman.ru: Есть ли шанс, что в ближайшее время все законы и подзаконные акты сложатся в гармонию, которая действительно защитит слабых в семье, и всем все будут понятны и последствия, и следствия, и механизмы? Сейчас все выглядит очень грустно — люди сидят дома, напряжение растет.
Е.Ш.: Я сначала вам немного возражу. Действительно, в условиях всеобщей запертости любое насилие становится домашним, потому что люди нигде не бывают, кроме дома. Это правда. Но у нас нет данных, которые позволяют утверждать, что в России за 2020 год произошел всплеск домашнего насилия . Из этого не следует, что он не произошел, — но данных нет. А без данных мы судим на основании случайных свидетельств — вот был случай, о нем сообщает СМИ. А это не очень хорошая вещь. Данные опросов мы получим по итогам 2020, будет информация Судебного департамента Верховного суда, появится криминальная статистика. Что-то мы сможем тогда нащупать.
Карантин или пандемия обостряют напряженность в семье, это правда. Но это не то же самое, что рост случаев насилия. В криминологии есть много печальных законов, в том числе такой: насилие в отношение близких не подчиняется тем тенденциям, которым подчиняется насилие в отношении посторонних людей.
На насилие в семье влияют гораздо более древние и страшные механизмы, это специфическое раздражение, которое у нас вызывают близкие люди. Надо быть очень цивилизованным для того, чтобы уметь его перерабатывать.
Понимаете, что такое средний случай домашнего насилия? Это не случай психопатии или какого-то внезапного безумия. Это слово за слово, эскалация привычного бытового конфликта и вот уже два трупа. Я клоню не к тому, что люди не виноваты — виноваты, а к тому, что это такая область, в которой, к сожалению, не все поддается социальному инжинирингу. Давайте себе скажем в минуту грусти — полностью насилие мы никогда не изживем. Но что мы можем сделать? Снизить его уровень и изменить его структуру. То есть меньше преступлений в целом, и среди них меньше тяжких насильственных. Что для этого нужно? Превентивные меры, останавливающие эскалацию конфликта до убийства. Конечно, они не сводятся к одному только запрету на приближение, но он — очень полезная штука.
Woman.ru: А его можно реализовать в нашей стране вообще какой-то малой кровью, в несколько шагов?
Е.Ш.: Это хороший вопрос. Существует мнение, что наша правоприменительная система настолько дурна, что нельзя давать ей в руки никаких новых инструментов, она их обязательно использует во вред. Это неправда. Наша правоприменительная система достаточно дурна, но при этом она функциональна. У нас преступность снижается. У нас, правда, и раскрываемость преступлений снижается — никого не поймали, значит, и сажать некого, все довольны: и казаки, и разбойники. Однако, при всех претензиях к нашей системе как правоохранительной, так и правоприменительной, нельзя сказать, что если их распустить или они внезапно перестанут работать — будет лучше. Будет хуже.
Должна вам сказать, в 2020 году по сравнению с 2019, по замерам институционального доверия полиция в глазах общества несколько подросла. 2020-й год по сравнению с 2019-м — вообще год роста доверия к институтам, и это хорошо. Один из самых высоких ростов в процентных пунктах за 2020 год — доверие к благотворительным организациям, местным властям, к региональным властям, к СМИ, и даже к таким неочевидным объектам доверия, как российские банки и средний и малый бизнес.
Woman.ru: Получается, есть у нашей правоохранительной системы некий ресурс, которым ей надо научиться пользоваться для того, чтобы мы жили лучше?
Е.Ш.: Надо принимать новые законы, следить за тем, как они исполняются, следить за тем, чтобы это исполнение было комплексным, а комплексность эта состоит в том, чтобы обучать правоохранителей применять новые нормы. Между прочим, есть и даже общественные организации, которые занимаются просвещением полицейских.
Закон о домашнем насилии должен быть хотя бы сначала рассмотрен. Он ведь пока даже не внесен. Он стал жертвой стечения обстоятельств. Тот закон, который вывешивал Совет Федерации для общественного обсуждения, — конечно, плохонький. Есть еще два варианта: это так называемая версия СПЧ, в создании которой я немножко участвовала; и проект Оксаны Пушкиной. Ее проект самый широкий, проект Совета Федерации — самый узкий, наш, как я считаю, будучи заинтересованной стороной, самый компромиссный. Законопроект, предлагаемый Советом Федерации, должен был вноситься на рассмотрение в начале года, и был объявлен Валентиной Матвиенко приоритетом весенней сессии верхней палаты парламента на 2020 год. Но в 2020-ом году сначала случилась конституционная реформа, а потом пандемия.
Закон, между нами говоря, все равно будет, хотя в каком виде он будет принят — это вопрос. Но нам бы сделать хотя бы какие-то первые шаги к этому, потому что целью закона является не дарование всем россиянам семейного счастья, а снижение числа тяжких и особо тяжких преступлений. Мы не ставим перед собой никакой цели более амбициозной, чем снижение числа убийств. Эскалация — вот основное свойство домашнего насилия. Поэтому здесь профилактика — это все. Это самое главное. Больше профилактики — меньше жертв. Меньше профилактики — больше жертв. Тут все довольно просто.
Woman.ru: Получается, будем делать то, чему отлично научились, — ждать. А пока что предлагаю подвести еще один итог года. Создается впечатление, что 2020-й стал годом женских дебютов и триумфов в политике: здесь можно вспомнить и Светлану Тихановскую, и Камалу Харрис, и Майю Санду, и ряд других личностей. Как вы оцениваете этих женщин-игроков на арене и саму тенденцию?
Е.Ш.: Давайте я персоны оценивать не буду, это не мое. А вот тенденция гораздо важнее. Потому что в нее встроятся многие, чьи имена мы даже сейчас не знаем, и они даже не знают, что они в нее встроятся.
Woman.ru: А вы можете предположить, о ком речь?
Е.Ш.: Нет, не знаю, более того — это неважно. Процесс, называемый феминизацией, — очень обширный. Он действительно глобальный, социально-экономический. Он заключается, если кратко формулировать, в увеличении женского участия во всех сферах жизни.
Отвлекаясь на мгновение от политики, вообще надо сказать такую вещь: в масштабах планеты увеличивается размер рабочей силы. Все больше людей работает, и все больше женщин работает. Для россиян это не выглядит новостью, потому что у нас все женщины работают с 1917 года, но, тем не менее, есть всякие регионы мира, где этого приходилось и приходится добиваться.
В странах цивилизованных женщины уже довольно давно видимы на социальной сцене, они говорят, участвуют, принимают решения, но их все еще не так много именно на верхних этажах как корпоративного, так и политического управления. Как выглядит это распределение?
Женщин достаточно много и в администрировании, и в бизнесе, но, чем выше мы поднимаемся, тем реже мы их встречаем. Это и есть проблема, называемая «стеклянным потолком».
В муниципальном управлении женщин будет очень много, чуть ли не большинство — но не среди мэров городов. женщин будет много в здравоохранении — но мало среди главврачей и директоров больниц. Их будет очень много в образовании и даже среди директоров школ — но не среди ректоров вузов. Вот, собственно, проблема. Решена ли она? Нет. Будет ли решаться? Да, потому что осознается как проблема.
Уже трудно сказать публично, что так происходит, потому что у женщин меньше наклонности к руководству, они, знаете ли, такие мягкие, такие компромиссные, им вообще семья важнее. Весь этот треп уже перестал быть общественно приемлемым. Есть еще, конечно, отсталые уголки мира, в которых можно нести такую чушь публично, но это поле сжимается. Такие разговоры не имеют под собой никакой научной основы и оправдывают сложившееся социальное неравенство, которое поддерживается искусственными сдерживающими методами.
Не мужчины лучше женщин или женщины лучше мужчин. Никто не лучше никого. Более того, люди, которые стремятся к руководящим должностям, довольно похожи друг на друга. Они относятся к подвиду «начальники». Или желающие быть начальниками. И этого в них больше, чем мужского или женского, если вообще существует «мужское» или «женское» применительно к социальному поведению. Не женщины лучше мужчин, а разнообразие лучше монополизма.
Поэтому рациональной стратегией является кажущееся нам абсурдным требование вводить в борды разных компаний определенные проценты людей определенного типа. Почему? Потому что, если у вас весь ваш совет директоров состоит из пожилых белых мальчиков, то они имеют определенный набор знаний, определенный социальный опыт и представление о мире. Они будут все друг с другом соглашаться, и им будет вместе страшно комфортно. Но качество управления у вас снизится, потому что они знают только то, что они знают, не более того.
А если у вас из ваших 10 членов правления 3 старых мальчика, 3 старых девочки, а также разные люди разного цвета, возраста и социального происхождения, то они приносят с собой свой разнообразный опыт. И это создает пресловутую синергию. В политике то же самое. В особенности, конечно, это касается парламента. Там должно быть разнообразие. Потому что избиратели разные, и они будут делегировать разных людей. Они хотят, чтобы их представители были на них похожи.
Woman.ru: Получается, что драма истории Светланы Тихановской совершенно с ее полом не связана? Ей приходится слышать массу пренебрежительных комментариев из-за того, что она женщина. Однако нельзя не отметить, что и к типу начальника она, вероятно, тоже не относится…
Е.Ш.: Да, тут совершенно другая история. Это история про персоналистскую автократию, которая дошла в развитии до своего предела и утратила те основания, на которых базировалась ее легитимность. В такой ситуации, действительно, случайный человек становится символом протеста, но не его лидером. Так бывает.
Как домохозяйка Тихановская стала лицом оппозиции и почему белорусы ей поверили
И довольно часто такие антиавторитарные протесты на моральной основе, на фундаменте моральной правоты, ощущаемой протестующими, связаны с женским участием. Яркий пример — матери площади Мая, аргентинские женщины, которые протестовали против похищений и исчезновения своих близких. Это были многолетние протесты, и три первых их руководительницы были убиты. Это, конечно, были годы более лихие, чем нынешние, но тем не менее. Когда имеешь дело с автократиями, полезно об этом помнить.
Протест «вы делаете то, чего нельзя делать, мы это не хотим больше терпеть» часто связан с женщинами и от женского имени звучит более убедительно. Кроме того, протест с женским участием декларативно ненасильственный. Это часто рассматривается как недостаток. Мол, выставили бы крепких мужиков, взяли бы штурмом чего-нибудь и тут-то бы всех и победили. Я думаю, что в белорусском случае взятие штурмом чего бы то ни было не имело бы никаких других политических последствий, кроме прихода туда российских вооруженных сил, вот и все.
Думаю, процесс формирования нации, который идет в Беларуси, важнее, чем немедленный политический результат. Это может звучать несколько бесчеловечно, поскольку люди страдают, и каждая следующая неделя или месяц сохранения этого невозможного статус кво — это новые пострадавшие. Но белорусы делают себе коллективную биографию, формируют свой национальный легендариум. У них не было раньше такой основы для национального единства, и вот она появилась.
Woman.ru: Говоря о трагедии взаимоотношений женщин и власти, невозможно обойти гибель Ирины Славиной. Что это было — самопожертвование, последняя капля?..
Е.Ш.: К сожалению, я ее не знала, и вряд ли буду заниматься психоанализом, разбирая причины. Действительно, это была чудовищная история, которая поразила всех. Но время от времени такое происходит в политической истории, когда люди не видят иного выхода для своего протеста, для своего гнева, для своего бессилия, для своей невозможности мириться с существующим положением вещей, кроме самоповреждающего поведения. К сожалению для тех, кто задумывается о таком, надо сказать, что ужасность события совершенно необязательно за собой ведет последствия, сомасштабные этой ужасности. Нельзя воображать себя такой гранатой, которая сейчас все подорвет. Когда настанет момент, любая соломинка переломит спину верблюда. Символом может стать кто угодно, мы с вами уже говорили. Вообще говоря, в гражданском действии есть много других инструментов, которые не предполагают подобное жертвование.
Woman.ru: В Нижнем Новогороде связанный с этим абсурдным делом Михаил Иосилевич продолжает подвергаться преследованиям. Он хотел привлечь вас в качестве эксперта-политолога, который помог бы доказать, что он никак не связан с запрещенной общественной организацией, однако следователь счел, что и вы являетесь ее агентом… Вы общаетесь с Иосилевичем? Ему можно помочь?
Е.Ш.: Мы с Иосилевичем общались. Я бы с большим удовольствием выступила экспертом в этом действительно довольно абсурдном деле. Но я не разбиралась в нем до такой степени, чтобы давать прогнозы или советы. Советы в подобных случаях должен давать адвокат. У него, кажется, вполне квалифицированные защитники, в том числе международная правозащитная группа «Агора», им вполне можно доверять. Если кто может смягчить репрессивный удар, то, конечно, они.
Отказ следствия пригласить меня в качестве эксперта — это вторая серия от создателей слэш-хорора «Новгород это Нижний Новгород»: «Открытый университет» это «Открытая Россия». Те же люди, которые в свое время решили, что Новгород и Нижний Новогород — один и тот же город, обнаружили мою связь с «Открытой Россией», с которой я связана в такой же степени, как с «Единой Россией». Насколько я поняла из бумаги от следователя, которая была опубликована, под моим вовлечением в какие-то проекты «Открытой России» подразумевается прочтение мной в 2017 году курса лекций о политической истории 2000 годов для «Открытого университета», который работает и никем не запрещен. Не все, что имеет в названии слово «открытый», является одной организационной структурой. Я действительно записала для них курс лекций «Политическая история 2000-ых». Пользуясь случаем, всем советую с ними ознакомиться: это была удачная работа.
Woman.ru: Про оппозицию есть вопрос. Говорим «оппозиция» — подразумеваем Навальный. В 2020-м он стал одним из главных героев новостей, и одновременно с этим заговорили, что рейтинг его как политика падает. Вы перечислили институции, доверие к которым у россиян растет. Оппозиционные структуры в какой роли сейчас выступают?
Е.Ш.: По итогам масштабной кампании в федеральных медиа, которые раньше эту фамилию не произносили, а теперь стали произносить и подробно о нем рассказывать, мы видим очень значительный рост узнаваемости Алексея Навального. Мы видим его появление на 4 месте в опросе «Ромира» «Каким общественным деятелям вы доверяете?». Мы видим некоторый рост антирейтинга, то есть рейтинга недоверия, и одновременно с этим рост прямого рейтинга доверия по ВЦИОМу, но цифры небольшие — и то, и другое по 3%, не поражает воображение.
Что будет дальше — зависит от целого множества довольно ситуативных факторов. В частности, от того, сумеет ли он вернуться в Россию. Это история, которая разворачивается на глазах, делать какие-то предсказания сюжетного типа было бы злоупотреблением доверием аудитории. Давайте смотреть, это действительно захватывающе.
Woman.ru: В тему ожиданий и наблюдений вопрос: каким вы видите 2021 год? Чего нам ждать, от чего готовиться защищаться, чего перестать бояться…
Е.Ш.: 2020-ый нас всех отучил строить планы и делать прогнозы, и правильно. Надо не ждать, но встречать, как говорят наши братья-психологи. Те, кто провожает 2020-й, должны медаль себе повесить за взятие такого рубежа: это было нелегко.
Что касается 2021 года. С одной стороны, как мы все надеемся, он будет годом снижения вирусной волны и более-менее массовой вакцинации, соответственно, после первой половины года мы можем ожидать открытия границ и какого-то восстановления социальной жизни, международных сообщений, всего того, к чему мы привыкли.
Понятно, что первые полгода мы проведем примерно так, как мы провели предыдущие полгода. Дальше должно стать с этой точки зрения полегче. С другой стороны, для нашей страны 2020-й стал годом не то чтобы укрепления режима, как говорят многие мои коллеги, но некоторого «окапывания» его. Люди не теряли время и провели то, что в мирный период им, может быть, не удалось бы: и конституционную реформу, и законодательные изменения, которые за ней последовали. С этим придется иметь дело не в некоем абстрактном «завтра», а уже в первой половине нового года, который, как и все двадцатые, будет посвящен разным формам трансфера, разным видам передачи — власти, активов, собственности от одного поколения — следующему.
Речь не идет о том, что кто-то конкретный умрет или уйдет на пенсию, речь идет о действительно очень больших объемах власти, об очень больших объемах собственности. Всё это, по замыслу тех, кто сейчас этим владеет, должно быть передано преемникам и огорожено от разнообразных покушений. Для действующей политической системы это задача до 2025 года включительно.
В процессе передачи то, что передается, видоизменяется. Каждый, кто был родителем, знает: дети не наши копии. Мы стараемся в них инсталлировать свой набор программ, а у них там свой, прединсталлированный. Поэтому, сколько ни принимай законодательных актов «велю, чтобы мои дети во всем меня слушались и делали все, что я скажу…» Как в «Борисе Годунове»: «Сын у отца не вечно в полной воле».
Это довольно трудная встреча для тех, кто привык, что реальность ему подчиняется. Но что делать? Добро пожаловать в эту самую реальность. Она бывает разнообразной.
Это будет довольно нервное время политически, особенно на раннем этапе. Грядут парламентские выборы, очень важные для системы. Она будет пытаться нивелировать их важность, сказав, что вообще от этого парламента ничего не зависит, а главное у нас президент, он есть одновременно и яйцо, и игла, и смерть кощеева. Но это неправда, парламент — ключевой элемент политического механизма, от его состава зависит чрезвычайно много. Некоторая дополнительная сложность в том, что, даже зная состав, мы не сможем предсказать его поведения. Потому что, кто бы ни будет избран, эти люди в большинстве своем будут оппортунистами. Таких людей формирует политическая система, их же она считает достаточно для себя безопасными, чтобы пропустить их на депутатские места. Оппортунисты характерны тем, что они действуют оппортунистически, в зависимости от обстоятельств. Каковы обстоятельства — таковы и они.
Лучший совет, который можно придумать, звучит как известный слоган: «Не дайтете себя расстрелять». Довольно глупо быть пришибленным каким-то щупальцем системы, находящейся в схватках своего перерождения. Тут выгоднее остаться в живых. Это к вопросу о предыдущем пассаже нашего разговора — не жертвуйте собой насмерть. Лучше дождитесь того момента, когда вы пригодитесь России гораздо больше. Так бы я аккуратно сформулировала. Подождите немножко. Не делайте окончательных выводов: это еще один из уроков 2020. Не проводите даже ту тенденцию, которую, вам кажется, вы сейчас заметили, по прямой линейке до горизонта. Поэтому просто не удивляйтесь всем тем во многом малоприятным явлениям, которые вам предстоит увидеть, в том числе в 2021 году. Не дайте им себя как-то покалечить либо привести в отчаяние. 20-е годы видятся интересными, хочется их увидеть и в них поучаствовать.
Woman.ru: Кстати, о детях. У вас трое, и невозможно не спросить — как справляетесь с материнством на фоне такой насыщенной деятельности?
Е.Ш.: Я отвечаю на этот вопрос краткой и в высшей степени правдивой фразой: муж хороший. Семья — это не дело одного. Это дело довольно большой группы людей, которые так или иначе в этом участвуют. Это очень полезно помнить.
Не берите на себя всю ответственность на свете — распределяйте. Это первое. Второе: опять же, не было бы счастья, да несчастье помогло. 2020-й всех усадил дома и позволил посмотреть на детей. Они оказались совершенно прелестные, я прямо очень рада была в таких количествах получить их общество. Тут для меня было много приятных неожиданностей. С практической точки зрения они немножко подросли до такой степени, что уже им можно ряд вопросов делегировать. Как сказала моя старшая дочь, когда мы рассуждали, кто такой хороший родитель: ты хорошая мать, когда появляешься.
Но когда они были маленькие, я свое потенциальное чувство материнской вины компенсировала тем, что я всех кормила, как принято выражаться, до армии. В соответствующих сообществах это называется «фанат ГВ». Вот я такой фанат, поэтому до 2 лет с лишним я деток держала при себе, с собой возила и кормила. Общий «кормительный» стаж мой, таким образом, превышает 7 лет. Это я себе ставлю в заслугу. Хотя на самом деле это было и удобно, и приятно.
Так вот, когда дети больше не кормятся, способны самостоятельно ходить в туалет и более-менее сами спят ночью, мне начинает казаться, что вот тут-то мы можем пожать друг другу руки и сказать: ну, спасибо вам большое! У вас свои дела, у меня свои дела. Когда выяснилось, что они продолжают чего-то от меня хотеть даже после этого, я была сначала немножко удивлена. Так что ни в коем случае не буду выставлять себя в качестве материнского идеала. Как говорит моя подруга-психотерапевт: дети всегда найдут, что потом предъявить. Если ты сидел дома, они скажут, что ты мешал, не давал дышать, и вообще был helicopter parent. Если тебя не было, они скажут, что им тебя не хватало, ты их бросал на чужих людей, на няню, и вообще отсутствовал. Найдут, к чему придраться.
Я выросла в семье, где родители работают, и где понятно, что у них есть важные дела. И дети как-то приспосабливаются к той жизни, которую ведут родители. С тех пор социальная норма поменялась. Я отслеживаю эти изменения и считаю их позитивными, но к себе мне их прикладывать бывает трудно.
Когда жизнь семьи концентрируется вокруг детей, когда семья переезжает, чтобы быть рядом со школой, когда говорится, что я уйду с работы, чтобы смотреть, как мои дети развиваются — я понимаю этих людей, но мне лично это немножко дико. Мне трудно воспринимать родительство как основную человеческую функцию.
Не потому, что мне это кажется неважным. Пожалуй, я не могу предоставить тут какой-то системной аргументации, но у меня есть ощущение, что у взрослого человека имеются и другие социальные роли, и, не побоюсь этого слова, долг перед обществом, а не только перед своей кровной родней.
Но у меня все предки преподаватели и учителя. Понятно, что эта работа из числа тех, которыми нельзя пожертвовать ни ради чего: нельзя не учить, нельзя не лечить, нельзя не печь хлеб. Не так много таких неотменяемых функций, и педагогическая — одна из них. Может быть, на какой-то другой работе человек может сказать: чем я тут бумажки перебираю, пойду лучше и посвящу себя живым детям. А мы и так посвящаем себя живым детям, живым студентам, ну как это бросить? Это, дорогие читатели, были попытки моего оправдания в том, что я народила столько детей, а сама бегаю, хлопаю крыльями по эфирам и лекториям.
Woman.ru: Дети тоже хотят преподавать?
Е.Ш.: Они еще маленькие и ничего осязаемого не хотят. Пока еще можно впечатлить своих детей числом просмотров на YouTube. Нарастить родительский авторитет за счет этого. У них это пока ещё котируется.
Фото: архив Екатерины Шульман, Getty Images, facebook (запрещенная в России экстремистская организация).com/iosilevich.michael, @navalny/Instagram (запрещенная в России экстремистская организация)