Свою взрослую жизнь я фантазировала с детства, и взрослая жизнь неизменно отвечала мне взаимностью: она с внезапностью нерасторопного официанта, которого уже ждать не ждешь, а он — вот он, приносила мои фантазии на блюде и предлагала отведать их на вкус: что за начинка скрывается за этой аппетитной корочкой?
Мать ребенка
Примерно лет с четырнадцати я ясно представляла себе свою взрослую жизнь.
Вот она я: любимая жена, мать детей и домохозяйка, с наслаждением достаю шумовкой из дорогой красной кастрюли пельмени собственного приготовления. Вот еще: в брюках свободного покроя и мягкой кофте из альпаки (длинная, серо-бордовый меланж, связанная английской резинкой, отложной воротник, накладные карманы) сижу в глубоком коричневом кожаном кресле и читаю ребенку книжки. Вернее, детям, потому что их несколько.
Конечно, я схожу поучиться в какой-нибудь гуманитарный вуз — не для работы, а так, для общего уровня развития: чтобы мужу было со мной интересно разговаривать и чтобы я могла дать детям как можно больше… Чего? Духовного развития, культуры, наверное.
Закончив институт, я тут же приступила к реализации своих фантазий — не специально, так само все получилось. Вышла замуж, родила ребенка и стала ждать, когда же пригодятся мои гуманитарные знания для облагораживания своего чада и интеллектуально-духовного общения с супругом… Но однажды я посмотрела на себя в зеркало: под глазами синяки, халат в горошек подарила свекровь, ребенку мне не хочется читать даже «Трех медведей», от домашних дел воротит до полной энергопотери, а удовольствие от жизни я начинаю получать, только когда закрываю за собой двери этого самого дома и оказываюсь где-нибудь еще.
«Опомнись, где ты и что с тобой?! Ну какая ты мать-домохозяйка?!» — «Нет, это не мое…»
А что же тогда мое? Уложив наконец ребенка спать и поздравив себя с началом второй половины дня, с девяти вечера до трех утра, то есть собственно своей свободной жизни. Ведь я такая умная, а интеллект мой никак не трудоустроен, и этот нетрудоустроенный интеллект побуждает меня заниматься самоедством. Пожалуй, мне стоит заняться наукой. Я так и представляю себе…
Червь науки
Вот она я: деловая стрижка, костюм-двойка, папка-документ под мышкой, колготки со швами, туфли на умеренном каблуке, очки — не по зрению, а для имиджа, строгий умный взгляд, докладываю на конференции о новом взгляде на синтаксис старославянского языка. Оппоненты в ауте, коллеги с уважением пожимают мне руки, толстые научные журналы бьются за право опубликовать сенсационное открытие…
Семь лет я потратила на лингвистику. Изучать старославянский язык действительно было очень интересно. Учебники, хрестоматии, словари… Однажды, сидя в Ленинке и покачивая ногой в чулке со швом, я подняла голову от очередного фолианта и огляделась вокруг: мне двадцать с изрядным хвостом, вокруг зеленые лампы и лысые черепа, а где-то там жизнь проходит мимо! Чем я занимаюсь?! Нет, это не мое…
Светская львица
Где же она, эта самая нестоящая жизнь, если не среди живых людей? Надо больше общаться с людьми — мужчинами и женщинами, особенно с мужчинами, устраивать из жизни фейерверк, наслаждаться всеми ее материальными радостями.
Так и вижу: вот она я, в бордовом бархатном платье на узких атласных бретельках, лучусь улыбкой, сотворенной из помады «Кристиан Диор» и карандаша «Эсте Лаудер» (на ресницах лиловая тушь «Ив Сен-Лоран»)…
Так за вечером вечер проходит несколько лет. Разговоры пустые и состоят в основном из сплетен, тусовка ради тусовки оставляет ощущение пустоты и зря потраченного времени. Нет в этом чего-то настоящего: ты сидишь и хлещешь очередной бесплатный коктейль, сплошная мишура, пустышечность какая-то… Нет, это не мое!
Не те люди, сплошные бездельники и снобы. Все насквозь внешние, помешанные на своем имидже и статусных вещичках. Жаль, столько денег потрачено на дорогую косметику! А настоящие люди косметикой не пользуются, не рядятся в бархат и не привязаны к комфорту, как дворовая собака к конуре. Настоящие в это время где-то там попирают условности, плюют на форму и занимаются содержанием. Так и вижу…
Маргинал
Вот она я: брюки клеш (выстиранные, но прочные, настоящий американский деним, не слишком светлые, не вареные, цвет — хороший индиго), свободная рубаха-марлевка с вышивкой по воротнику и расширяющимися рукавами без манжет (вообще, в моей голове-гардеробе таких рубах несколько: дымчато-сереневая, терракотовая, фисташково-зеленая, голубино-синяя, — и я их там время от времени меняю и стираю). На случай холода — пончо. Волосы длинные, глаза безумные, мчусь без руля и ветрил навстречу своей судьбе…
Странные они, эти маргиналы. Какие же они маргиналы, если иерархия и четкость выполнения правил внутри их сообщества не менее жесткая, чем в любой другой социальной группе? И вообще, никакие они не свободные, а совсем наоборот — очень закомплексованные. Нет, это точно не мое!
А что тогда мое? Хм. Наверное, надо остановиться. Попробовать понять и проанализировать. Или как-то повлиять на свою несговорчивость с тем, что мне то и дело предлагают мои фантазии. Ну чего же я все-таки хочу? Да хочу понять, как же этот мир работает и по каким законам он живет. Представляю себе…
Психолог
Вот она я: в клетчатом вискозном сарафане до пола и в маечке с коротким рукавом — аскетично, но элегантно, короткая стрижка вечно динамичной женщины без возраста со сдержанной благостью в глазах и светящейся изнутри улыбкой на губах — настойчиво разбираюсь в смысле жизни. Смысл у жизни получается стройный, логичный и красивый: записываю, запоминаю, повторяю, воспроизвожу…
Однажды я прервала свою логичную и внятную речь на полуслове: вот я сейчас распинаюсь о том, какими должны быть человеческие отношения, а в это время «мои человеческие отношения» третий день подряд названивают мне и интересуются, когда же я наконец оставлю свою теорию и перейду к практике… Нет, это как-то очень заумно, это не мое!
И вообще: понять этот мир невозможно. Максимум, на что я готова — находить его многообразные проявления и рассказывать о них другим людям, чтобы они знали, какая у всех нас неодинаковая жизнь.
Воображаю, как…
Журналист
Вот она я: в твидовом пиджаке цвета гравия, в трикотажном батнике в мелкий цветочек (основной тон — ванильно-лимонный, цветочек красный), зеленой юбке (трапеция, джерси, по колено), «школьных» туфлях, с фотоаппаратом, с сумкой наперевес, независимая, ненапористая, взбалмошная, несуразная, но страшно талантливая — тороплюсь на пресс-конференцию за сенсацией к звезде…
Очередная звезда вещала менторским тоном прописные истины, журналисты даже ничего не записывали и потихоньку засыпали. Не уходили только потому, что обещали щедрый фуршет. Я чувствовала нелепость происходящего…
Да где же в конце концов я? И что мне еще придумать? Костюм аквалангиста? Парашютиста? Рясу монахини?.. А почему, собственно, я все время, пытаясь нарисовать свое будущее, первым делом представляю, как я в этом будущем одета? Единственное, что я в состоянии детально нафантазировать — это содержимое гардероба… С тех пор как заметила эту странность, я занимаюсь модой… Только — ой. Чувствую, приближается мое обычное. Ой-ей-ей, я уже догадываюсь, чем это может кончиться… Замечаю, в последнее время мне все чаще кажется: нет, это не мое… Правда, на горизонте опять что-то прорисовывается — настолько смутно, что я даже не могу разглядеть, во что оно одето. И мне кажется, эта смутность и неясность — хороший симптом.
Фантазии бескорыстные — чтобы быть всегда счастливой
Мариэтта Семеновна распахнула дверь кафедры теории и истории литературы, сделала два шага и бессильно плюхнулась своим дородным телом на ближайший стул. Тот предупреждающе крякнул, но сдержался. Коллеги Мариэтты Семеновны многозначительно переглянулись, а молодая лаборантка Люба демонстративно закрыла уши. Стало ясно, что спор о литературе Франции 19 века, который вели между собой преподаватели Томского государственного университета, заглохнет под напором личных драм Мариэтты Семеновны. Так и оказалось: Вольтер, Руссо, проблемы богоборчества мгновенно растаяли под жаркими вздохами Мариэтты Семеновны, уже перешагнувшей возраст, который тактично именуют «бальзаковским».
- Это сказка! Это феерия! — она набрала воздух в грудную клетку, словно собиралась на выдохе излить весь свой восторг. Завкафедрой Иван Сергеевич, знавший Мариэтту Семеновну не один десяток лет и поднаторевший в подобных ситуациях, со скорбным видом налил ей воды из графина.
- Это феерия! — вновь огласил кабинет зычный голос Мариэтты Семеновны. Иван Сергеевич вздрогнул, а два молодых педагога с интересом уставились на свою сослуживицу. — Все, все, все… Я бросаю, я покидаю Бориса, я не в силах больше сдерживать, сковывать свои порывы!
- Ну и не сдерживайте, — тихо ответил Иван Сергеевич, добившись, однако, чтобы в его голосе прозвучало удивление: если вы сейчас не сдерживаетесь, то что будет, когда вы помчитесь на всех парусах?
- Вам легко советовать! Но как же я уйду от мужчины, которому отдала три с половиной месяца своей жизни? Как он это вынесет? На прошлой неделе он подарил мне кольцо (Мариэтта Семеновна быстрым движением вытащила из сумочки вещественное доказательство — золотое колечко) и, глядя на меня своими серыми глазами, — а вы знаете, что я не могу без дрожи видеть его взгляд (тут она всхлипнула, а Иван Сергеевич с тоской посмотрел в окно), — сказал: «Ты все поняла» — и потом весь вечер молчал. Господи, как я была счастлива! Я была очень счастлива. Но в эти выходные все изменилось, я встретила другого… Конечно, смешно в моем возрасте так поддаваться увлечениям. (Она сделала паузу, очевидно, чтобы дать возможность присутствующим опровергнуть заявление о возрасте. Однако опровержения не последовало, и она продолжала свою речь более обиженным, но не менее громким голосом.) Но я не в силах! Этот мужчина — откуда он так хорошо меня знает? Откуда он знает, что больше всего на свете я обожаю китайскую кухню — он повел меня в китайский ресторан! Откуда ему известно, что я просто таю при виде голландских тюльпанов — он подарил мне их в первую встречу! Кто рассказал ему, что всю жизнь я мечтаю увидеть Рим, этот вечный город — он купил нам путевку в Италию, в конце октября мы туда едем! Я сражена… Но откуда он знает?
Молодые педагоги, к которым Мариэтта Семеновна обратила свой вопрос, изобразили на лицах, что они не в курсе, откуда новый друг преподавательницы русской литературы так хорошо ее знает.
- Что мне делать? Как объяснить Борису, как? — И она полезла в сумку за платком. Иван Сергеевич, давно изучивший все повадки Мариэтты Семеновны, знающий, что сейчас стекла в книжном шкафу задребезжат от ее полноводных рыданий, решил остановить коллегу:
- Мы все рады, что у вас новый бойфренд. (При слове «бойфренд» Мариэтта Семеновна вздрогнула, как от удара током, и направила свои большие и печальные, как у раненой газели, глаза на Ивана Сергеевича. По отношению к крупногабаритной, разменявшей шестой десяток даме слово звучало явной насмешкой.) Но, Мариэтта Семеновна, я прошу вас и, заметьте, не в первый раз: оставьте свои чувства при себе. Я вас очень ценю, но, поймите меня правильно, мы не можем посвящать все наше рабочее время обсуждению ваших адюльтеров, мезальянсов и других радостей жизни. Это, в конце концов, создает нездоровый климат на кафедре!
Иван Сергеевич опасливо покосился на молодую лаборантку Любу, которая одобрительно кивала на каждое его слово. Мариэтта Семеновна, давно подозревавшая завкафедрой в неформальных отношениях с лаборанткой, мигом смекнула, откуда ветер дует. Она забыла, что собиралась рыдать, с треском захлопнула сумочку, села за свой стол и углубилась в чтение каких-то бумажек…
Ивана Сергеевича, пусть и подзуживаемого молодой лаборанткой, понять можно. Трудно годами выносить такие излияния. Особенно когда знаешь, что все это — от начала до конца, от Бориса и до нового загадочного знакомого, точно угадавшего кулинарные и международные пристрастия Мариэтты Семеновны, — одни лишь фантазии, фантазии, фантазии…
Мариэтта Семеновна живет в профессорском общежитии, в крохотной, но отдельной квартире. Живет со своим котом Жуковским, названным в честь любимого поэта (она сокращенно именует кота Жуком). От взглядов профессорских жен не скроешься, а по их данным, порог квартиры Мариэтты Семеновны вот уже лет пятнадцать не переступал ни один мужчина, за исключением кота Жуковского. Профессорским женам доподлинно известно, что все вечера Мариэтта Семеновна проводит одна, а если и выбирается на концерт или в театр, то существ противоположного пола в радиусе трех метров вокруг нее не наблюдается. Зато сколько воображаемых романов, полных страстей и роковых мужчин, пережила она за это время! Скольких людей заставила уверовать в свои фантазии и, питаясь их верой, еще крепче убеждалась в реальности своих вымыслов!
Она врывалась на свою многострадальную кафедру и заявляла, что у нее новый, «космический роман с лицом кавказской национальности». Она начинала говорить с кавказским акцентом, извинялась и умиленно добавляла, что «влияние Нодара на нее колоссально». Изучала кавказскую кухню, с трепетом слушала новости о Чечне, покупала записи кавказских ансамблей…
Потом Нодар исчез, и появился Эдик, «немного женственный, но очень милый». Но и с ним ей не удалось пробыть долго, хотя она и была к нему «нежно, по-матерински привязана», и Эдика заменил широкоплечий Иннокентий. «Не все же мне быть мамочкой, иногда хочется, чтобы и обо мне позаботились», — щебетала Мариэтта Семеновна в разгар романа с Иннокентием. От Иннокентия у нее осталась гора высохших цветов, ее портрет, который он сам написал, и шикарное вечернее платье. За покупкой этого платья ее застали сослуживцы (город-то небольшой). Чуть позже, когда Мариэтта Семеновна пришла в нем на вечеринку, с невыразимой тоской рассказывая, что платье — «единственное, что осталось у нее от Иннокентия», коллеги краснели и прятали глаза.
Так продолжается десятилетия. Был один мужчина, преподаватель высшей математики, любитель полных взбалмошных женщин, который принялся ухлестывать за фантазеркой с кафедры теории и истории литературы. Дело дошло до того, что математик написал стихи, перейдя во вражеский стан лириков. Надо отдать должное Мариэтте Семеновне: она осталась непоколебимо верна своим фантазиям. Реальный математик, с трудом скрывавший лысину остатками волос, с добрыми маленькими глазами, улыбкой обнажавший серебряный зуб, конечно, не мог тягаться с воображаемыми мужчинами Мариэтты Семеновны. Осада длилась недолго, в конце концов раздосадованный математик пожелал фантазерке «дождаться своего принца» и, элегантно сверкнув серебряным зубом, исчез из ее жизни навсегда.
В этой истории есть чему удивляться. Мариэтта Семеновна абсолютно счастлива. Как бы ни переживала она из-за вымышленных мужчин, от нее исходит такая гармония и покой, какие и не снились людям, истрепавшимся в контактах с реальной жизнью.
Мне всегда радостно видеть этого бескорыстного борца с реальностью, слышать, какие новые капризы своего воображения она с титаническим упорством выдает за достоверные факты. Мне нравится провоцировать ее фантазию, расспрашивая о мелочах во взаимоотношениях с ее новым мужчиной. Иногда в ее словах проглядывает ирония к тем, кто упорно вглядывается в реальность, не понимая, что глаз человеческий все равно не способен увидеть то, что есть на самом деле.
Говорят, сейчас Мариэтта Семеновна переживает новый роман: ею очарован китайский бизнесмен, он лично по вечерам готовит ей блюда своей родной кухни. Говорят, она светится таким счастьем, о котором в ее возрасте другим и подумать-то стыдно. Что ж, дай бог здоровья и ей, и ее китайскому бизнесмену.
Фантазии панические — для придания жизни особой остроты
Есть такая сказка «Умная Эльза». Она о том, как некая Эльза спустилась в погреб, чтобы налить из бочки вина для своих гостей, да так и села подле бочки. И стала плакать: вот выйду я замуж, родится у меня сынок, вырастет, придут к нам гости, попрошу я его принести гостям вина, спустится он в погреб, ударится виском о косяк, и умрет.
Все знают эту сказку. Но одно дело смеяться над чужим бредом, а другое — жить по такому принципу. Мои детство, отрочество и даже юность были населены страхами. Не знаю отчего, но я упорно старалась верить в худшее.
Лет в пять я была твердо убеждена, что мне не суждено стать взрослой. У родителей не было времени сидеть с ребенком, и они то и дело просили разных соседей за мной присматривать. Вероятно, для того, чтобы у дочери не возник соблазн выбегать одной на улицу, папа с мамой и сообщили мне, что в нашем подмосковном городке орудует банда похитителей детей. Эти преступники, сказали мне родители, разъезжают по улицам на черных «Волгах», куда и заталкивают зазевавшихся ребят, — уже очень много малышей пропало таким образом. Я свято поверила в выдумку и отчего-то решила, что раз бандиты украли уже столько детей, то и мне не удастся этого избежать. Какое-то время я обреченно ждала своей участи, печально раздумывая, как же все-таки жаль, что мне не суждено повзрослеть — есть что вздумается, гулять где захочется, не опасаясь черных «Волг» (я считала, что взрослым похитители не страшны) и стать наконец «водителем каруселей» — об этой профессии я страстно мечтала. В течение нескольких лет меня мучил ночной кошмар. Снилось, что на совершенно пустынной улице, ведущей к нашему дому, за мной гонится пресловутая черная «Волга». Я изо всех сил удираю от нее, влетаю в подъезд и оказываюсь между двойными дверьми. В верхней части дверей должны быть стекла, но они выбиты, и дыры заколочены фанерой. Внутренняя дверь, ведущая к лифту, не открывается, и я оказываюсь в тесном простенке в кромешной тьме. Приходится опять выбегать наружу. Здесь я и сталкиваюсь с мужчиной в костюме и в темных очках. И понимаю, что мне не спастись.
В один прекрасный день я осознала, что мне уже вообще-то довольно много лет (примерно десять), а преступники меня так и не похитили. Помню, что я удивилась. Детские страхи на какое-то время отошли на дальний план и реанимировались гораздо позже.
После школы (где я совсем не нравилась мальчикам и даже успела порефлексировать, что навсегда останусь старой девой; но жизнь не дала мне возможности развить этот волнующий внутренний сюжет) я поступила в институт. У меня появился первый кавалер. Едва зародились наши зыбкие отношения, как я решила, что в ближайшее время этот молодой человек непременно соберется эмигрировать. У моего друга действительно имелись родственники в Америке и подходящая для эмиграции профессия программиста, но слов по поводу возможного отъезда я никогда от него не слыхала. Однако я без устали предавалась тревожным мыслям и обдумывала все вопросы, связанные с его переселением в дальние края.
А тут было над чем задуматься! Например, возьмет ли он с собой меня? Если нет, то, значит, наши отношения для него ничего не значат. А если да — нужно ли мне это? И что я буду делать в Америке без английского языка? А мои родители? А наши дети, которые родятся в Америке, — будут ли они помнить русский? Не говоря уж о том, что мне и в голову никогда не приходило уезжать из страны. И вообще, прежде чем отправляться за тридевять земель, он вполне бы мог посоветоваться со мной! (В этот момент я уже начисто забывала, что он пока никуда не собирается ехать.)
Все эти неразрешимые сомнения накатывали на меня вплоть до того момента, пока мы не расстались. Сегодня я иногда слышу о моем первом увлечении. Он возглавляет крупный интернет-портал, произвел на свет двоих детей, но в Америку по-прежнему не собирается.
Вскоре после окончания института я страстно влюбилась. У этого романа было долгое дыхание, он развивался непросто, но счастливо. Однажды, делая своему возлюбленному массаж, я заметила у него на спине небольшое уплотнение. Надо ли говорить, что я сразу решила, что это рак. На просьбы сходить к дерматологу мой друг, как большинство мужчин, способный отправиться в больницу только под угрозой расстрела, вяло отмахивался, смеялся и старался перевести разговор на другую тему. Мое же настроение разделилось на две неравные части. В обычное время я не волновалась, понимая, что если «шишка» не увеличивается, то это вряд ли что-то серьезнее обыкновенного жировика. Но иногда на меня накатывало. Я просыпалась в холодном поту посреди ночи (как правило, это случалось, когда моего возлюбленного не было рядом) и начинала вовсю переживать. Я анализировала внешний вид моего друга, пытаясь понять, не выглядит ли он изможденным болезнью. Корила себя за то, что никак не могу вытащить его к доктору, и давала себе честное слово это сделать, даже если мне придется шантажировать его разрывом. Думала о том, как стану себя вести, если мои страхи оправдаются. Промучившись без сна, с утра я начинала названивать ему как сумасшедшая. Мой бедный друг никак не мог взять в толк, что же такого срочного произошло, что я разбудила его ни свет ни заря.
К врачу он так и не пошел, и несчастный жировик мучил меня целый год. А потом вдруг… исчез без следа.
Эта последняя история меня подкосила. Я решила больше никогда не думать о том, что еще не случилось и, возможно, никогда не случится. И действительно не думаю. При этом я как-то незаметно для себя научилась и к реальным трудностям и неприятностям относиться гораздо проще. Да полно, — говорю я сама себе, получив очередной подзатыльник от судьбы, — так ли уж все это страшно?
Фантазии отчаянные — как попытка убежать от самой себя
Первое вранье о себе, после которого стало даже как-то стыдно, случилось лет в семь или восемь. В нашем дворе появилась девочка: приехала к бабушке-дедушке на каникулы. Она была старше меня. И поскольку она совершенно ничего обо мне не знала, я могла выдать себя за кого угодно. И я выдала: сказала, что меня зовут Катя, мне пять лет. Мы подружились, вместе гуляли. Она звала меня Катей, обращалась как с младшей сестрой. И мне было очень приятно. Потом ей кто-то сказал правду, и она упрекнула меня: как ты могла, почему так поступила? А я и не знала, что ей ответить.
Было в моем детстве и другое вранье, безобидное. Всем подружкам я взахлеб рассказывала про страну Выдумляндию, которая находится там, куда едет поезд в метро, после того как выходят все пассажиры. И где обитают сказочные герои.
В одиннадцать лет я наврала учительнице по музыке, что у меня есть сводная сестра Оля. Оле шесть лет, мои родители удочерили девочку, когда ее мама с папой погибли при пожаре. Эта трагедия действительно произошла в семье наших дальних знакомых и произвела на меня такое глубокое впечатление, что я тут же развила ее в своем воображении. После упражнений на фортепиано я делилась с преподавательницей, романтичной особой лет двадцати пяти, тем, как мы с Олей проводим время, о чем спорим, над чем смеемся. Живописала эпизоды наших ссор и последующих примирений. В моих историях Оля болела и выздоравливала, получала двойки и пятерки. Кажется, она мечтала стать стюардессой. Учительница слушала со вниманием: ни тени сомнения в моей правоте у нее не возникало. Когда я снова приходила на занятия, она интересовалась, что нового «у нас с Оленькой». Ответы на ее вопросы я с удовольствием придумывала на ходу.
Я не вспоминаю о вранье бытовом. Его в моей жизни ни больше и ни меньше, чем у других. Мне известно, что обманывать нехорошо, и, по возможности, я стараюсь оставаться честной. Да и будь другое, так называемое фантазерское вранье, просто безобидным дурачеством, я бы не переживала на эту тему. Однако это не так.
Самое яркое вранье из последних случилось на почве несчастной любви. На этой же почве сначала была правда. Признание по полной «татьяна-лариновской» программе: с опущенными долу глазами, мятым платком в руках. Происходило все в метро, на лавочке (вообще-то мы договорились встретиться в кафе, но туда он не успевал, и пришлось прямо в метро).
- Вот уже год, как я люблю тебя.
- Правда? Я и не догадывался… Знаешь, а я на тебя не обижаюсь. То есть я даже польщен. Но у меня жена, ребенок. Так что — будем друзьями. А вообще, ты молодец. Такая романтичная, правдивая. Я тебя уважаю.
Спасибо. А я тебя ненавижу. Продолжаю честно пытаться в кого-то влюбляться, кого-то соблазнять. На пару дней что-то выходит. Потом опять тоскливое возвращение на круги своя, в безысходную любовь.
Я не выдержала. У подружки был день рождения, все крепко выпили, я тоже. Спряталась в углу, набрала его номер телефона. И пустилась врать:
- Звоню, чтобы попрощаться. Уезжаю в Париж. Выхожу замуж за француза. Он безумно меня любит. Его зовут Робер, ему 34 года. Он бывший фотограф, теперь занимается бизнесом. Я вроде бы все решила, но еще сомневаюсь…
Говорю, а сама подразумеваю: после этих слов ты, любовь мой жизни, должен меня задержать!
- О чем тут думать — надо ехать! Это то, что тебе нужно. Будешь жить спокойной, обеспеченной жизнью. Писать в свое удовольствие.
- Да, но я не совсем уверена в нем. Понимаешь, он увидел мою фотографию у одного знакомого и влюбился. Но знакомый по секрету сказал мне, что на снимке я один в один похожа на его бывшую жену, которую он безумно любил. Есть опасность стать бледной копией Мариель (имя выдумываю на ходу).
- Не знаю, что тебе ответить. Решай сама. Он ведь взрослый мужчина, должен вести себя достойно. Хотя… нехорошо будет, если он тебя все-таки обманет. Очень нехорошо. Постарайся, чтобы не обманул.
Спрашивается, ну что дало мне мое нетрезвое вранье?
Отвечается: сорок минут теплейшего разговора с мужчиной мечты. Все это время он был откровенен, остроумен и даже нежен. Я жила этим разговором целый месяц. Правда, на улицах Москвы периодически шарахалась от высоких блондинов, которые напоминали мне его (я же во Франции!).
Наверное, вранье по причине и во имя несчастной любви по большому счету понять можно. Но как быть с тем, что всю эту парижскую дребедень я пересказывала и другим людям — своим бывшим коллегам, например?
- Что нового в жизни?
- Да вот, была в Париже, там чуть не вышла замуж. Но — не сложилось.
- Да ну! А можно поподробнее?
- Пожалуйста!
Дальше выдается сюжет для небольшого телефильма. Серий этак в сто. Робер не смог забыть жену, за меня ухватился из-за внешнего сходства. Эта стерва проживает в его парижской квартире с молодым американцем, актером-наркоманом. Мы довольствуемся хибарой в провинции. Он каждый день уезжает на работу в Париж. Я остаюсь копошиться в своем одиночестве. К тому же эта особа позволяет себе звонить Роберу в два часа ночи, требовать денег и прочее. А он летит к ней по первому зову. В довершение картины Робер оказался страстным игроком. Ну кто такое вынесет, скажите на милость?
- Бедняжка, — сочувствовали мне. — Неужели у тебя не появилось там ни единого друга?
- Был один. Хороший парень, мы катались на велосипедах. Он даже предлагал мне пожить в его доме, если что. Да вот незадача — оказался бисексуалом. У него одна, но пламенная страсть к своему бойфренду. Они то сходятся, то разбегаются. Только в этих промежутках Матье и дружит с девушками. В общем, сплошная невезуха.
Я раскрывала свои парижские тайны с азартом картежника любому благодарному слушателю. Главное, чтобы слушатель никоим образом, случайно или намеренно, не мог выяснить, что эта история — выдумка от начала и до конца.
В зависимости от ситуации в моем рассказе появлялись новые персонажи и подробности. Например, когда мой бывший редактор полюбопытствовал, не встречались ли мне в стране шансона и вина русские эмигранты, я ответила:
- Встречался один — психолог по образованию. Очень толстый, веселый, бородатый. Он, чудак, постоянно на ком-то женится. Говорит, лучшая жена — новая жена. Василий Сережечкин. Знаешь такого?
- Что-то слышал, — ответил редактор.
А я даже не удивилась.
В другом случае в процессе знакомства с молодым человеком, сделавшим мне рекордное количество комплиментов за вечер, я добавила в историю про Париж работу фотомоделью.
- Снималась для двух бельгийских журналов. Рекламировала купальники и шляпки.
Кстати, этому парню, а также остальным, пытавшимся сблизиться со мной, я помимо вранья говорила и правду. С маньяческим блеском в глазах делилась с ними всеми подробностями моего любовного фиаско. Как он не захотел меня любить. Как отказался даже поцеловать. Как сказал, что, по его мнению, я некрасивая. Они слушали, кивали. Потом вставали и уходили. Как правило, не возвращаясь обратно. А я снова приходила к выводу, что моя реальность им не интересна.
Я по-прежнему иногда вру. Могу присочинить, что восемь лет занималась бальными танцами, но дело расстроилось из-за того, что мой партнер женился на англичанке, подсунутой ему родителями, и наша пара распалась. На самом деле я два года танцевала в школьной труппе.
Еще могу похвастаться, что снималась в кино. В главной роли в фильме по Бунину «Митина любовь». Я действительно снималась в кино. В эпизодической роли — в одной из чернушных картин начала перестройки. А Бунин про перестройку не писал…
Своим фантазерством я никого не обижаю. Я просто придумываю себя. Раз я снова и снова так поступаю, значит мне это продолжает нравиться. И хоть мое вранье иногда и наводит меня на тревожные мысли, я все-таки надеюсь — может, однажды оно поможет мне себя найти?
Фото: Getty Images