В редакцию ежедневно приходят десятки писем от PR-агентов и пресс-служб. Однажды знакомая пиарщица обратилась к нам с очередным предложением материала, а в процессе беседы выяснилось, что у нее самой есть история, достойная отдельной книги.
Сегодня нашу героиню, 29-летнюю Елену Устинову, знают в сфере шоу-бизнеса как отзывчивую девушку, профессиональную пиарщицу, отличного специалиста.
Так вышло, что работа стала чуть ли не единственным светлым пятном в ее жизни, и виной тому — детство, отголоски которого до сих пор ее преследуют. В этом материале приняла участие и мама Лены, которая поделилась своим взглядом на происходившее с ее дочерью.
Мы просим не осуждать, не наставлять, а посмотреть вокруг себя. Быть может, где-то рядом с вами творится несправедливость, и вы можете помочь.
Самый умный
Я родом из Омской области. С детства была активным жизнерадостным ребенком и никого не боялась. Мама, всю жизнь проработавшая начальницей поезда на железной дороге, всерьез занималась моим образованием. Двухлетняя я слушала не малышковые сказки, а букварь и другие учебники, поэтому к трем годам научилась читать. Мама вернулась из очередной поездки (ее график был неделя через неделю), а бабушка ей и говорит: «Смотри, Лена читать научилась».
Уже в яслях воспитатели, зная, что дети меня слушаются и я умею читать, рассаживали нас в кружок, распускали мне волосы (я носила длинную косу всю жизнь — до недавнего времени, о чем теперь жалею), и я читала всей группе книжки.
К четырем годам я уже умела писать и считать, а также учила английский язык, поэтому в подготовительной группе детсада мне было скучно.
Папу я толком не знаю: мне было 2,5 года, когда мы с мамой уехали из нашей деревни в Омск. Отец был алкоголиком, регулярно избивал маму — даже беременной, да и меня быстро променял на бутылку водки. Мама терпела — ждала, когда я чуть-чуть подрасту, чтобы сбежать. Попыток было несколько, так как папа не давал ей уйти: например, мог увезти меня к бабушке, зная, что без меня мама не сдвинется с места. Но в конце концов мы все-таки убежали. Отец с сестрой приезжал однажды, пытался помириться, но мама сказала: «Нет. Ты же меня убьешь потом». И они отстали. Первые лет пять еще поздравляли с днем рождения, а потом перестали и больше никогда не пытались связаться, будто меня и не было.
Школьная пора
В 4 года мне сделали операцию на глаза: с рождения один глаз не установился — зрачок «бегал» туда-сюда, и мне просто его зашили. Глаз видит, но не двигается так, как мы привыкли.
В детском саду с этим проблем не было, а вот в школе меня сразу начали смеяться над этим.
С первого дня я перешла дорогу девочке, мама которой желала видеть свою дочь лучшей во всем. Естественно, такая, как она, должна была сидеть на первой парте, но это место было отдано мне — по рекомендации врача из-за операции на глаза, к которой добавлялись близорукость и астигматизм (аномалия рефракции глаза, из-за которой зрение становится нечетким, — прим. Woman.ru). И меня невзлюбили. У той мамы, ко всему прочему, были приятельские отношения с педагогом, поэтому та тоже была не на моей стороне. Они дружно следили, чтобы та девочка (назовем ее Самая-Лучшая-Девочка) была счастлива и ничем не обделена. Например, за 3-4 грубые ошибки в тексте она все равно получала «пятерку», а мне ставили «четверку» за пропущенную запятую.
Воспоминания
Пыталась ли я бороться? Нет. С самого начала оказавшись неугодной, я приняла отведенную мне роль и лишь старалась сделать все, чтобы столкновений с «главными героями» было как можно меньше. И все-таки их было немало.
Мой пиджак запросто могли испортить мелом, меня закрывали в раздевалке перед уроками физкультуры, прятали мою форму и даже очки, которые не так-то просто сделать на мои глаза.
Внешность была любимым поводом для издевательств: мне говорили «Ты урод», «Ты убогое дерьмо», смеялись, могли что-то подрисовать.
В меня тыкали ручками до синяков, грозились отрезать волосы («чтобы больше ничего красивого точно не было») — с тех пор косу я всегда носила на плече, чтобы видеть.
Несколькими особенно яркими случаями поделюсь отдельно.
Я делила с одной девочкой парту. Была перемена, оставалась минута до следующего урока, и я вызвалась помочь собрать ее портфель, пока она сдавала тетради учителю. Самая-Лучшая-Девочка это увидела и, придя домой, сказала родителям: «А Лена воровка». Конечно, все поверили ей, а не мне.
Когда одноклассники узнали, что у меня аллергия на пыльцу и весной я обхожу стороной все яблони и прочие аллергены, они стали специально подсовывать мне под нос одуванчики со словами: «Хотим посмотреть, как ты будешь задыхаться». Когда я их оттолкнула, они пожаловались учителю. В итоге меня отругали.
Однажды я что-то хотела спросить у Самой-Лучшей-Девочки и коснулась ее плеча. Она обернулась, увидела меня и резко выпалила: «Это еще что? А ну убери свои грязные руки!»
С 6 по 8 класс меня пыталась выжить медсестра школы. У меня манту всегда заживала бесследно, и медики не могли определить ее размер, поэтому делали вывод, что у меня туберкулез, заставляли делать повторные прививки и все это время, несмотря на все аргументы и заявления мамы, не допускали к урокам.
В классе какое-то время был культ Сейлор Мун. Одна девочка рисовала героев этого мультика, а у меня были наклейки, привезенные из Германии. Я этим очень гордилась, даже хвасталась, а когда у меня попытались их обменять на рисунки, я отказалась и не стала отдавать. Тогда меня подкараулили и устроили «темную».
Однажды меня побили, повредив руку в области запястья: стали сильно тянуть, потом еще сильнее, и в результате послышался треск — в кости образовалась трещина, накладывали гипс. Впоследствии, если я знала, что меня могут побить, просто выходила через задний двор школы и бегом неслась домой. Без особого повода из дома старалась не выходить, потому что знала — на улице они меня достанут. Проводила вечера и выходные на балконе за книжкой. После ситуации с рукой в школу пошел дед, устроил переполох, и с тех пор все его боялись. Кажется, зачинщики тогда оплачивали мне лечение, но когда учитель собрала нас вместе, все как один говорили, что я сама виновата. Наверное, не дала списать — уже и не помню.
За время учебы в школе меня помотало по классам — учителя при любой удобной возможности от меня избавлялись. Как-то проходя мимо ребят, с которыми мы были в детском саду и учились в начальной школе, я увидела, что они делают общее фото. Одна из девочек позвала меня в кадр, но классная руководительница не разрешила мне присоединиться. И я просто ушла.
Как-то раз я дежурила в гардеробе — подавала всем куртки. В школе учился мальчик из неблагополучной семьи, все его дразнили и придумали правило — каждый, кто его касался, становился «бобром». В тот день он дотронулся до моего портфеля, и на несколько дней я стала «бобрихой». Но самое ужасное в том, что я подала куртку девочке, и это же прозвище приклеилось к ней. Она страшно меня возненавидела, в тот вечер оборвала нам телефон и все время угрожала: «Завтра тебе конец». Я, естественно, не хотела идти в школу, но пошла, весь день провела в страхе, а домой побежала знакомой дорогой через черный вход.
Учителям тоже нравилось надо мной подтрунивать. В начальной школе преподаватель задала вопрос: «Дети, что такое ухват? Вот Лена точно знает — она же из деревни». Не знаю, откуда она узнала, ведь мы уже много лет жили в городе. Естественно, я знала ответ, а все начали смеяться — мол, конечно, деревенская девочка должна быть в курсе.
Мама
Мама сильно переживала из-за того, что происходит, ходила в школу, разбиралась. Это была и ее борьба тоже. Как я уже упомянула, меня все время перекидывали из класса в класс. Преподаватели просто не хотели, чтобы я числилась за ними: так я училась и в гуманитарном классе, и в математическом, и даже в классе для отстающих, несмотря на то, что поводов отправлять меня туда не было. Наоборот, я преуспевала в учебе. Когда перед десятым классом директор увидела мои «кочевания», она была очень удивлена, а преподаватель, которая первой меня сбагрила, сидела, потупив взгляд.
Конечно, были учителя, которые за меня заступались, но большая часть педагогического состава пыталась выжить.
Мама хотела перевести меня в другую школу, но мы так этого и не сделали. Не было времени, не хватало возможностей, еще больше страхов было из-за того, что в другой школе могло оказаться хуже.
Мама нашей героини, Татьяна Устинова: После долгих разговоров мы решили идти до конца: добиться того, чтобы вернуться в родной класс «А», с которым начинали, и заканчивать вместе. А на все остальное просто не обращать внимания.
В свое время я сама сменила три школы, но в каждом новом классе у меня не было проблем: стояли друг за друга горой. Не было ни конфликтов, ни ущемлений из-за внешности, статуса. Все были равными. Возможно, поколение было другим. А, быть может, дело в педагогическом составе.
Классный руководитель Лены настаивала на том, что моей дочери не место в ее классе.
«Вам нужно перевести ее на домашнее обучение», — говорила она. С какой стати? У нас не было никаких противопоказаний от врача, к тому же Лена хорошо училась. Она была таким же ребенком, как и все. В чем-то лучше, в чем-то слабее. О переводе на дом я даже слушать не хотела: если мы кому-то не нравились, это не значит, что нужно было подстраиваться.
Помню, была ситуация, когда Лену на уроке ущипнули, кололи ручкой в руку, а потом плевали с лестницы, и тогда она решила постоять за себя. Дети моментально пожаловались родителям, те примчались в школу и стали требовать, чтобы Лену исключили из класса. Учителя на родительских собраниях в классе «В» говорили только про мою дочь. Я чувствовала обиду и жгучую несправедливость за такое отношение со стороны педагогов.
Родители некоторых детей сумели сделать все, чтобы изжить себе неугодных: дружили с преподавателями, делали подарки, финансировали школу.
Из-за этого дети понимали свою силу и власть и пользовались этим. Другие тянулись за лидерами, дружили с ними и против того, на кого им указывали. В итоге этим человеком стала Лена. Мы не были богатой семьей, но Лена всегда старалась наладить контакт со сверстниками: помогала, дарила подарки, просила меня испечь что-нибудь. Если в такие дни кому-то не доставалось кусочка, все обижались и снова объединялись против нее.
Многого я маме не рассказывала. Думала: «А зачем?». Переживала боль внутри себя, плакала. И, наверное, мама не до конца понимала, с чем я столкнулась. Из-за работы она часто отсутствовала, не всегда бывала на собраниях, не общалась тесно с другими мамами и не могла быть максимально вовлеченной. Я ее не виню: понимаю, что она в одиночку поднимала не только меня, но и мою двоюродную сестру, которая, кстати, тоже надо мной издевалась. Может, еще поэтому я молчала — не хотела усугублять ситуацию.
Мама делала все, чтобы дать мне какое-то будущее, образование, крышу над головой, поэтому я старалась ее не расстраивать. А если что-то и говорила, мы сходились на том, что не стоит обращать внимания, это все ерунда. Мама надеялась, что рано или поздно все уляжется. И, конечно, я старалась переключать внимание: больше сидеть дома, учиться, читать. Хотя больно было все равно.
Я была не толстой, но и не худой. И все равно надо мной смеялись.
Двоюродная сестра тоже называла уродиной и толстухой, говорила: «От такого отца только такое могло и получиться». С каждым днем я ненавидела себя все больше. С 9 класса начала активно худеть. Пыталась сделать так, чтобы моя внешность перестала быть поводом для насмешек. Но характер у меня, как у воробья забитого, и одноклассники этим пользовались.
Мама нашей героини, Татьяна Устинова: У двоюродной сестры Лены тоже были проблемы в школе, но она не поддавалась на провокации — характер у нее был сильный, волевой. Чего не скажу про свою дочь — тихую, спокойную.
Сегодня я знаю, что она многого недоговаривала, но даже того, что я знала, мне было достаточно. Я отстаивала ее как могла.
Мне было очень обидно. Почему мой ребенок везде лишний?
Почему его хотят изолировать? Почему на собраниях не обсуждают реально проблемных детей, которые прогуливают уроки, хамят, курят, связываются с плохими компаниями? Почему мы вообще акцентируем внимание на внешности?
Честно, я виню себя, потому что сама мямля и молчун. Когда, возможно, надо было скандалить и выбивать справедливость, я пыталась поговорить мирно. Даже в работе это отражается. Помню, так и не смогла заставить Амалию Гольданскую заплатить за постельное белье и все стаканы, что она разбила, после ее слов: «Вы знаете, кто я? Я актриса!». В итоге расплачиваться пришлось мне.
Снова стою одна
Может быть, я и хотела, чтобы отношение сверстников ко мне поменялось, но дружить с ними не было никакого желания. Я их боялась. Стала смотреть на себя их глазами. Абсолютно не принимала себя. Не любила. Не могла представить себя в платьях и не носила их — боялась, засмеют. На осенние балы, дискотеки и другие школьные вечеринки я не ходила. На выпускном тоже не была.
Я ненавидела то, что видела в зеркале. Даже сегодня мне не нравится мое отражение.
Ни о какой уверенности речи, конечно, не идет. Я не выкладываю свои снимки в соцсети, чтобы на меня не смотрели. Да и фото у меня не так много — я на них плохо выхожу. Не могу постоять за себя, не доверяю людям.
В школе у меня не было друзей. И сегодня их тоже нет. Я стараюсь помогать окружающим, могу отдать последнее, но дружить — нет. Если человек ко мне добр, я тут же начинаю думать, что ему что-то от меня нужно. Я знаю, что не все люди плохие, но не могу отличить искренность от фальши, поэтому продолжаю закрываться.
В личной жизни тоже пустота. Когда я слушала рассказы мамы о ее проблемах с отцом, как он ее бил, мог накинуться с ножом, посреди ночи стащить с кровати и заставить спать на коврике, то с ужасом представляла весь мужской род. Я боюсь мужчин. Наложились неуверенность и нелюбовь к себе.
О личной жизни я не думаю. Вместо этого мечтаю поскорее выдать замуж свою артистку.
Работа — моя отдушина. Нередко я даже работаю бесплатно — лишь бы мои артисты выстреливали. Они мне говорят: «Забудь обидчиков, будь выше этого, прости их». Но я не забыла. Может, и пора, но я пока не могу. Зато это дает мне стимул продолжать совершенствоваться. Хочу доказать всем, кто в меня не верил, что способна на большее.
Благодаря работе я чувствую себя лучше: успехи поднимают мою самооценку. Но вплотную заняться собой пока не в силах: я понимаю, что если начну посвящать много времени себе, то отниму драгоценные минуты, которые могу потратить на раскрутку артиста.
А если у меня не будет работы, не будет ничего. Поэтому я за нее держусь.
Поэтому соглашаюсь на роль ассистента PR-менеджера: когда есть пиарщик, которого все знают, и есть Лена, которая выполняет почти всю работу. Нужно менять себя, преображаться, начать требовать гонорар. Все это у меня впереди, я знаю. Мама будет мною гордиться.
Отца, кстати (точнее, его родных), я не так давно нашла через соцсети. Выяснилось, что у меня есть сестра, и сегодня мы с ней даже ближе, чем с той, с которой я выросла. Возможно, как эпидемиологическая обстановка наладится, я съезжу к ним в гости, познакомлюсь. Отцу, честно говоря, мне тоже есть, что сказать. Надеюсь, это удастся. Правда, мама очень сильно переживает, но мне хочется верить, что мне будут рады.
Фото: личный архив героини