200 операций и 19 лет возвращения к обычной жизни: история Элеоноры Кондратюк — сочинской красавицы, которую облили кислотой

Ей понадобилось почти 20 лет, чтобы восстановить здоровье, насколько это возможно. Сегодня Элеонора готова перевернуть эту страницу своей жизни: она увлеклась творчеством, получила диплом психолога и написала книгу о том, что пережила за эти годы. Отрывок из произведения «Элеонора. Я выбрала жизнь», вышедшее в издательстве «Никея», мы и предлагаем вашему вниманию. В этой главе Кондратюк вспоминает тот день, с которого все началось.

«Лето скоро закончится, пора начать ходить на море» — по этой фразе легко можно идентифицировать местных жителей. Если в конце августа — сентябре все еще встречаются люди без признаков загара, то это, скорее всего, местные жители, у которых столько работы, столько дел, что им совершенно некогда появляться на пляже. Море для них давно уже стало чем-то обыденным, все равно что тополь или трава за окном у жителей других городов. 

Так и мы наконец решили пойти на море, спохватившись, что лето уже заканчивается. Накануне сделав глубокую чистку лица у косметолога, надев солнечные очки, я решила не делать макияж, воспользовавшись только защитным кремом и гигиенической помадой. Я надеялась, что солнце и морская вода, как всегда, окажут свое благотворное влияние на кожу, подарив мне красивый и ровный загар. 

Собирая пляжную сумку, я встала перед гардеробом в размышлениях, что надеть. Почему-то я испытала в эту минуту какую-то странную тревогу и опустилась на диван в растерянности. 

Мама, проходя мимо, присела рядом. 

— У меня какое-то странное чувство, ты куда-то собралась?
— Да, лето-то, мамуль, заканчивается. 

Надо хоть на море сходить, со Светой договорились. А то потом опять некогда будет.

Мама одобрила нашу прогулку, сказала, что время очень удачное, еще нет пекла, и пожелала нам удачи.

Выйдя из дома, я встретила нескольких знакомых. Мой путь пролегал через территорию школы, в которой мы столько лет учились. И когда я уже проходила мимо нее, мне встретились две маленькие, очень милые девочки. Очевидно, первоклассницы, нарядно одетые, с белыми бантиками. Я еще отметила про себя: какие хорошенькие, просто куколки! Я заметила, что, переговариваясь, смотрят они почему-то не перед собой и даже не на меня, а прямо мне за спину.

Последнее, что я увидела, — чистое, ярко-синее, невероятно красивое небо. И все! Я повернулась назад, но, кроме плотного, почему-то коричневого цвета, ничего не увидела. 

Слова, которые существуют в языке, неспособны в полной мере описать мою боль. Это было нечто гораздо большее, чем «ужасная» боль, чем «страшная» боль. Это была ни на что не похожая мучительная, никогда ранее не испытываемая мною, невыносимая разъедающая жгучая боль! С каждой секундой она становилась все сильнее и сильнее, все глубже вонзаясь в тело. Находясь в состоянии шока, я почему-то побежала, не видя куда, и со всего размаха врезалась в какую-то бетонную шершавую стену. Этот удар немного вернул меня в чувство. 

Нащупывая край этой стены, я попыталась проморгаться, и хотя видела уже мутно, но дорогу разглядела. Машинально побежала в школу, в медкабинет. Ко мне стали подбегать учителя, кто-то увидев следы крови, кто-то услышав призыв о помощи. Я дергала ручку медкабинета, но он оказался закрыт. И тут ко мне подошел человек, которого я не узнала. Как оказалось впоследствии, этот мужчина был новым преподавателем труда. Хочу отдать ему должное и выразить огромную благодарность, которую я неоднократно передавала позже через общих знакомых. Он не побоялся получить ожог, взял меня за руку и повел на первый этаж, попросив закрыть глаза. Он понимал, что я видела все уже очень размыто. Всю дорогу учитель спрашивал меня о том, что случилось. Но я ничего вразумительного в тот момент ответить не могла. Лишь повторяла одно — я не знаю, кто-то чем-то облил меня. <…>

Когда меня посадили на скамейку на первом этаже, я услышала вокруг близкие, родные голоса учителей, которые преподавали у меня с самого детства. Глаза мне по-прежнему не разрешали открывать. Рядом уже была медсестра, которая делала мне успокаивающий укол в бедро. Услышав мой голос, преподаватель Ольга Ивановна с ужасом воскликнула: «Эля, это ты?» 

Я оторопела, пытаясь понять, что же произошло, затем с трудом произнесла:

— Да, а что со мной? Я так изменилась, что вы меня не узнаете?
Ольга Ивановна заплакала. Другие преподаватели на нее зашикали, боясь, что я услышу. Но кто-то рядом все-таки тоже не сдержался. 

«Боже мой, что же со мной?» — испуганно думала я.

И вспомнила, что рядом находятся два зеркала, в которые мы всегда смотрелись все эти одиннадцать лет. Мне так захотелось подойти к ним. Я сказала о своем желании, но мне, слава Богу, не разрешили этого сделать. <…> Ощущения усиливались, казалось, что по мне проехал каток и все еще ездит, расплющивая меня. Я чувствовала, будто тонны какой-то жгучей тяжести раздирают меня, словно я расплавляюсь с каждой секундой, сгораю заживо. Это было невыносимо. 

Врач, который меня осматривал, не мог сдержаться — ругал на чем свет стоит тех, кто это сделал. Он взял кусочки моей одежды на срочную экспертизу, сделал щелочные примочки. И только позже, заполняя документацию для милиции, спросил, могу ли я предположить, кто это мог быть? Я сначала отрицательно замотала головой, еле справляясь с болью. Но на дополнительный вопрос доктора — «Ну подумай хорошо, может, были какие-то недоброжелатели?» — я вспомнила такой эпизод. Когда я уже собралась выходить из дома, мне позвонила неизвестная женщина, извинилась за беспокойство и сказала, что больше не потревожит, вот только в последний раз хочет спросить, не передумала ли я относительно Г.?

Я ответила женщине, что бессмысленно задавать мне одни и те же вопросы, мое категоричное «нет» по-прежнему в силе, эта тема для меня уже давно закрыта, и попросила больше не беспокоить!

На расспросы родных — кто звонил? — я ответила, что ошиблись номером. Хотелось избежать дополнительных объяснений и никого не расстраивать.

И только теперь я поняла, что означало словосочетание «в последний раз» в том разговоре! Следствие началось, а для меня уже все стало ясно, хотя все равно не верилось, что люди могут быть способны на такую жестокость. <…>

Я нервно дотрагивалась до себя, и кусок ткани моих любимых капри вместе с кожей остался у меня в руках. Доктор попросил ничего не трогать и лучше закрыть глаза, а медсестре велел проводить меня в душ и пытаться все смыть сильной струей воды. Когда меня повели, я услышала, как кто-то опять удивленно воскликнул, и тут же этот голос сорвался на всхлипывающее причитание: «Да что же это за изверги такие, да как же так можно?!» <…>

— Почему все плачут, что со мной?

Ответа опять не последовало.

Я услышала всхлипы.

— Пожалуйста, прекратите!

Было ясно, что повреждения настолько серьезны, что люди не в состоянии равнодушно на меня смотреть.

Все это произошло летом, когда на мне была легкая, открытая, фактически невесомая одежда, а не зимнее плотное обмундирование, которое, возможно, могло бы уберечь меня от столь серьезных повреждений.

Капроновая маечка сгорела в доли секунды — капли стекающей горючей гадости, упавшие на капри, моментально разъедали их, сумка тлела, но именно ее широкая и очень плотная лямка приняла первый удар на себя, сохранив полоску кожи на плече невредимой. <...>

В Краснодар 

Если бы через несколько месяцев у меня на руках не оказалась история болезни, которую я попросила свою родственницу выборочно почитать мне, я бы никогда не узнала об этом. От прочитанного нас обеих бросало то в жар, то в холод, мы не могли поверить, что этот кошмар реален и что все действительно происходило со мной. 

Доктор поинтересовался, люблю ли я летать. 

Николай Александрович объяснил мне, что повреждения настолько серьезны, что с оборудованием, имеющимся в данной клинике, мне не смогут оказать необходимую квалифицированную помощь. Поэтому нужна срочная транспортировка в краевой ожоговый центр, и меня завтра на вертолете планируют доставить в Краснодар.

В следующий раз я пришла в себя от оглушающего звука сирены. Меня мчали в сопровождении Николая Александровича и мамы на вертодром в машине скорой помощи. Уже позже мне рассказали, что машина, на которой меня везли, по дороге на вертодром попала в аварию. Участники столкновения, узнав, что везут человека, который нуждается в экстренной помощи, безоговорочно согласились перенести оформление документов на другое время, искренне пожелав всем нам удачи. С того момента людская бесчеловечность закончила свое присутствие в моей жизни…

Мне было неведомо, каких усилий стоило организовать поездку. Я очень благодарна всем, кто принимал в этом участие и действовал в экстренном порядке, понимая, что счет времени шел не на дни, а на часы, и если быть еще более корректной, то даже на минуты, потому что процесс разъедания тканей усугублялся.

Посадку разрешили на территории клиники краевого ожогового центра. Со мной по-прежнему были мама и Николай Александрович, но видеть их я уже была не способна. Могла только ощутить яркий свет, когда на носилках меня вынесли из вертолета: «Видимо, это солнце!» — подумала я. Затем услышала, когда маме сказали, что ей нет смысла здесь оставаться, необходимо ехать обратно и пытаться найти десять литров донорской крови.

Меня поместили в реанимационное отделение. Я уже очень смутно представляла, что со мной происходит.

Облегчить мое состояние медики могли только с помощью обезболивающих препаратов, потому что при химическом ожоге действовать очень сложно. Несмотря на всю экстренность всех осуществляемых ранее действий, оказалось, что ничего сделать уже нельзя. Оставалось только дожидаться, когда закончится процесс разъедания. За все время работы специалисты ожогового центра с такими случаями еще не сталкивались. Химический ожог считается самым тяжелым, так как не только поражает поверхность, как при термическом ожоге, но и разъедает ткани. При таких травмах крайне важна первая помощь, при кислотном поражении — обильное промывание хотя бы водой, но из-за того, что смертоносная жидкость была смешана с маслом, эти действия для меня оказались неэффективны — смыть кислоту было невозможно. 

Остается только ждать 

Была зафиксирована четвертая степень ожога, самая последняя, которая считается несовместимой с жизнью, иными словами — обугливание тканей. Пронзив дотла кожные покровы, кислота начала разъедать мышцы, затем костную ткань, куда и пришелся основной удар. <…>

Ежедневно осматривая меня, снова и снова врачи констатировали, что оперировать еще нельзя, необходимо ждать, когда закончится процесс разъедания, но шансов на выживание практически уже нет. 

Время от времени, когда я приходила в себя, возвращалась в реальность — вспоминала, где я, что со мной?! Постоянно крутилось в мыслях последнее мгновение моей полноценной жизни — голубое небо и чьи-то «грязные» руки, которые схватили сзади за волосы.

Это было сделано так мерзко — подбежали сзади, гнусно, исподтишка, трусливо. В моей голове не укладывалось, что это правда — что со мной могли поступить так жестоко и подло! 

Для меня не было никаких сомнений, что это дело рук человека с очевидно больной психикой, который с маниакальной настойчивостью преследовал меня в последнее время. И телефонный звонок перед выходом только доказывал это.

Развенчание мифов 

В ноябре 1998 года по совету одного из наших преподавателей в театре мод за компанию с подругами я подала заявление на участие в конкурсе «Мисс Сочи». <…> Чем ближе к финалу, тем больше ощущалось волнение, угнетала усталость, из-за чего расшатывалась и уверенность в своих силах. Отказываться от участия уже было поздно, так как организаторами были придуманы сложные схемы проходов, постановки выходов, и, если выпадал хотя бы один участник, рушилась вся структура. <…> Мне хотелось, чтобы этот конкурс прошел как можно тише, а моего проигрыша никто бы не заметил. Впредь я решила быть более предусмотрительной в своих решениях и параллельно с сессией не придумывать себе никаких дополнительных занятий. 

На сам конкурс я принесла с собой целую стопку носовых платочков и предусмотрительно положила на ближайшую скамейку к сцене за кулисами, чтобы было чем вытирать слезы. <…> И уже на награждении оказалось, что третье место — приз зрительских симпатий, титул «Мисс Очарование» — достается мне. Вот это стало для меня неожиданностью! Безусловно, третье место — это не победа, но уже и не проигрыш! Публика громко аплодировала, и по громкости аплодисментов зрительного зала был определен приз зрительских симпатий. Титул «Мисс Очарование» давало не жюри, а люди в зале. Именно благодаря им я получила этот титул. Мне было очень приятно. <…>

Одним весенним апрельским днем я шла по улице, и, когда переходила дорогу, мне вдруг перегородила путь какая-то машина. Из нее вышел здоровый, более чем двухметрового роста человек и, стесняясь, запинаясь, предложил познакомиться. Отрицательно помахав рукой, я обошла машину и никогда бы больше не вспомнила об этом, если бы еще спустя месяц не столкнулась с ним на сезонной промышленной городской выставке.

Навязчивый поклонник 

Он снова напугал меня своим видом! Настойчиво шел за мной следом и повторял одну фразу: «Вы не смотрите, что я такой большой, на самом деле я очень добрый!» При этом он приговаривал, что у нас есть общие знакомые, и это меня успокоило, я подумала, что зря его боюсь — будучи совсем юной, я видела в людях только светлое. 

Я вздохнула с облегчением и перестала смотреть на этого большого человека как на угрозу, даже появилось какое-то доверие. <…>

Тем не менее мне достаточно быстро удалось узнать, кто вьется рядом. Нашлись те далекие знакомые, о которых он говорил. Они-то мне и рассказали, что об этом человеке сведений мало, но пользуется он дурной славой — деньги добывает каким-то нечестным путем, а в своих кругах известен «грязным» языком.

Был женат, но жену в конце концов забрал от него под дулом пистолета ее отец. Истерик. Всячески порочит ее имя, но при этом картинно падает перед ней на людной остановке на колени, и вообще, роста много, а ума не хватает. Для меня этой информации было вполне достаточно, я попросила его больше на моем пути не встречаться и нигде не подстерегать. Мне даже показалось, что меня поняли. <…>

После недолгого затишья этот Г. опять возник передо мной. Он вел себя истерично, с нарочитыми слезами, мольбами и просьбами, затем прибавились манипуляции — он грозил, что покончит с собой, если я не обращу на него внимания.

Я в сотый раз объясняла ему значение пословицы «Насильно мил не будешь». Советовала обратить внимание на других девушек, которых вокруг очень много. Но я словно говорила в пустоту. Он, как оказалось позже, просто не любил, чтобы ему отказывали.

Я не давала никогда никаких поводов для влияния на себя.

Но он не отступал и продолжал надоедать своим назойливым поведением. Теперь уже каждый разговор с ним превращался в настоящую пытку.

Г. казался не только испорченным вседозволенностью, но и просто психически нездоровым человеком.

Позже он решил перейти к угрозам: «Ты еще пожалеешь об этом и будешь плакать кровавыми слезами, но тогда уже никуда не денешься и сама ко мне прибежишь!»

Я уже не могла выносить этого психологического давления и была морально истощена, совсем не представляла, что делать. <…>

Нужно было обратиться хотя бы к друзьям за помощью, но мне не хотелось вовлекать людей в неприятную историю, к тому же этот отморозок как-то мне заявил, что не пощадит никого, кто встанет на его пути. 

От родителей я тем более все скрывала, чтобы их не расстраивать, и на вопрос мамы, оставил ли он меня в покое, ответила утвердительно. Обманула. Корю себя за это бесконечно! В силу своей наивности я не знала, что с такими, как он, надо разговаривать совершенно по-другому, такие понимают только силу! 

Затем наступило затишье, я думала, что наконец он успокоился и все закончилось. Но как позже выяснилось в ходе следствия, это затишье объяснялось всего лишь тем, что он, купив билет, уехал в другой город, пытаясь таким образом обеспечить себе алиби. При этом по телефону продолжал интересоваться состоянием дел у тех, кого нанял для совершения преступления. Их разговоры про мандарины с легкостью и быстротой были расшифрованы работниками уголовного розыска. Но все это было уже потом.

Когда я передвигалась по городу, за мной, оказывается, уже следили, подыскивая удобный момент, чтобы нанести свой кислотный удар. Но им долго не удавалось это сделать, так как я в основном всегда находилась в многолюдных местах. Купленную концентрированную 92-процентную серную кислоту они даже пробовали на себе, на руке, после чего добавили в нее масло, чтобы смыть было невозможно. Позже, когда мне сообщили об этом представители правоохранительных органов, я никак не могла поверить в реальность происшедшего. Какой-то настоящий театр абсурда!

Мне было тогда восемнадцать лет, а взрослые мужики готовили оружие, выслеживали меня, будто пытались ликвидировать опасного террориста, и сделано все было исподтишка, сзади, гнусно и трусливо.

Порою я слышала, что подельники, которые предоставляли жилье или машины преступникам, получили чересчур большие сроки, но я так не считаю. Если бы эти взрослые мужчины, хоть и не принимавшие непосредственного участия в нападении, каким-то образом предупредили, сообщили о нем, возможно, все могло сложиться иначе. Но подельники не просто позволили этому случиться, они еще и способствовали совершению преступления. Причем наняли их за тысячу долларов, одну на всех, которая так и осталась только обещанной.

2 сентября в два часа дня было совершено нападение. А когда по телефону преступники сообщили, что «мандарины получены», они сами выдали себя с потрохами. Ведь это был далеко не мандаринный сезон в Абхазии.

Они рассчитывали на абсолютную безнаказанность, думали, что так и будут продолжать жить, разгуливать на свободе, как ни в чем не бывало. Но их намерениям не суждено было сбыться!

Все преступники были задержаны и получили сроки, кроме самого исполнителя. Он был убит еще до задержания и по глубоким ожоговым язвам на лице, которые, очевидно, появились оттого, что на него попали брызги с моих волос в момент, когда я повернулась, был опознан. Спустя некоторое время мне рассказали, что еще один из преступников умер в тюрьме. 

За все прошедшее время в СМИ появлялось множество некорректных интерпретаций, некоторые полностью искажали действительность. Всякий раз трагедию, случившуюся со мной, норовили привязать к той или иной программе о конкурсах красоты.

Но ведь мое участие в конкурсе и случившаяся трагедия — никак не связанные между собой события! Этот человек впервые увидел меня на улице спустя несколько месяцев после прошедшего конкурса, когда уже остались только одни воспоминания от него. И нет совершенно никаких гарантий, что такого не случилось бы, если бы я занималась, к примеру, волейболом, плаванием или ходила на балет. Скорее нужно говорить о том, почему некоторые люди чувствуют себя хозяевами жизни, полагаясь на абсолютную безнаказанность и вседозволенность.