Я научилась жить со своим диагнозом: но для этого мне понадобилось проехать множество городов, сменить десятки врачей, столкнуться с насилием, вечным непониманием, нанести самой себе сотни повреждений и чуть не лишиться жизни — причем дважды. Моя семья до сих пор скептически относится к диагнозу — бабушка и вовсе советует мне просто молиться и быть добрее. Я хочу, чтобы общество избавилось от стереотипов по отношению к таким, как я, поэтому открыто делюсь своей историей и занимаюсь психпросветом.
Биполярное аффективное расстройство (БАР) — это психическое заболевание, которое характеризуется сменой повышенно-эмоциональных состояний (мании и депрессии). Пациент перестает контролировать свое поведение и теряет критику к происходящему. Продолжительность острой фазы заболевания может исчисляться месяцами, поэтому людям с таким диагнозом крайне сложно вести привычный окружающим образ жизни. К тому же в запущенных случаях у пациентов нарушается инстинкт самосохранения, что может привести к самым печальным последствиям.
Синдром отличницы
Кому-то мое детство покажется сказочным. Я выросла на Севере: мои родители работают в лесном хозяйстве. Пока кто-то играл с соседским котом и гонял мяч во дворе, я ездила с папой на охоту, резвилась с лосятами и медвежатами, а также занималась конным спортом.
И все же мне самой всегда казалось, что у меня очень тяжелая жизнь. Родители развелись, когда мне было семь лет, и с тех пор я постоянно кочевала от мамы к папе. Конечно, у меня было все, что только может пожелать ребенок, кроме главного — родительского внимания. После тяжелого расставания им явно было не до меня.
Я старалась завоевать любовь и одобрение хорошей учебой. Мой дневник был под завязку набит пятерками, а комната — наградами за участие в конкурсах и олимпиадах. Но, кажется, это совершенно не радовало родителей, мимоходом бросающих мне очередное одобрительное «молодец».
Я была совсем ребенком, когда по-настоящему замкнулась в себе и начала трудный и лишь мне понятный путь самосовершенствования. Я почти не общалась со сверстниками, предпочитая им мир книг и постоянные попытки завоевать внимание взрослых.
Когда мне было 12 лет, мама купила участок и начала строительство дома. Я буквально участвовала в возведении всех построек. В будущем это сильно отразится на моем здоровье: но тогда я лишь грустила, что взрослые не оценивают мой вклад, и старалась сделать еще больше, чем могу.
А потом у мамы появился новый возлюбленный. Я со свойственной подростковому возрасту наивностью старалась принять его — пока не поняла, что он относится ко мне совсем не как к падчерице.
Мужской след
Жизнь под одной крышей с отчимом навсегда поселила во мне страх по отношению к нетрезвым людям и представителям мужского пола в целом. Сначала все было хорошо. Затем он стал приставать ко мне.
Он дарил подарки и маме, и мне, а еще уверял меня, что любит нас обеих. Так случалось, что мы часто оставались дома вдвоем, когда мама была на работе. Сначала он как бы невзначай меня обнимал, а затем стал заставлять целоваться с ним.
А однажды, будучи пьяным, он изнасиловал меня. Мне было пятнадцать. Наверное, это и стало главным триггером для развития моей болезни…
Я очень боялась его: в моменты агрессии он мог запустить в меня любой предмет, попавшийся ему под руку. А я все молчала: ну как я могла рассказать маме такое о ее любимом, которого она считает идеальным? Поверила бы она мне? Замечала ли она что-то неладное? Кажется, я до сих пор не знаю ответы на эти вопросы.
Радости мне его расставание с мамой тоже не принесло. Он исчез сразу после того, как узнал о ее беременности. Рождение сестры стало для меня тяжким грузом: маме нужно было работать, а мне — взять на себя заботы о ребенке. Я до слез завидовала тому, как много внимания получает младшая сестра, и очень сильно уставала. В критические моменты я просто сбегала в лес. Тогда это меня еще спасало.
Свой среди чужих
Ближе к окончанию школы у меня начались самые настоящие эмоциональные качели. В один день я могла запойно читать книги и не спать всю ночь, ощущая нескончаемый прилив сил, а спустя пару суток даже не могла встать с кровати — не говоря уже о выполнении домашнего задания или бытовых дел, которые никогда не вызывали у меня сложностей.
Как болезнь мое состояние в семье никогда не воспринималось. Родители считали длительные депрессивные эпизоды проявлением переходного возраста или банальными капризами. В какой-то момент они и вовсе решили, что я просто следую модным тенденциям — все-таки подростки любят приписывать себе психические расстройства.
Не помогали и врачи. Школьный психолог считал, что мне плохо из-за чрезмерной нагрузки — я ведь по-прежнему старалась отлично учиться. А в местную поликлинику я так и не решилась пойти: там работала моя бабушка, и я боялась предвзятого отношения к себе.
Хорошо, что родители не душили меня усиленным контролем. У меня появилась возможность ездить в соседние городки и обращаться к частным психиатрам. Однако это не приносило должного результата. Одни отказывались от приема из-за моего юного возраста (тогда мне было 15 лет), а другие пугали, что диагноз — это клеймо, способное разрушить жизнь.
«Ты молодая еще, чтобы иметь серьезные расстройства психики. Учись и не майся дурью», — говорили мне, тем самым внушая еще больше сомнений насчет своего состояния.
Без шансов
В 16 лет я закончила школу и буквально сбежала из родного города. Я надеялась, что на новом месте смогу встретить людей, которые, наконец, поймут меня: ведь родители с разочарованием относились как к моим психологическим проблемам, так и к желанию пойти не по их стопам и заняться животными, а отучиться на программиста.
Наверное, нет ничего удивительного в том, что самостоятельная жизнь подарила мне не долгожданную свободу, а абьюзивные отношения. Раньше я никогда ни от кого не получала ласки, нежности и заботы. Поэтому мне моментально сорвало крышу от парня, осыпавшего меня комплиментами и подарками. Он был на 8 лет старше меня.
Мне нравилось перенимать его вредные привычки — пить, курить и все остальное, о чем не принято говорить. Мое состояние становилось все нестабильнее, и, кажется, он пользовался этим.
Физическое и моральное насилие в наших отношениях стало нормой. Я мало что помню из того периода — но некоторое сложно забыть. Например, у меня были небольшие проблемы с лишним весом. Из-за этого я не могла даже съесть шоколадку, чтобы не нарваться на скандал. А по утрам я просыпалась от ледяной воды и крика: «Иди бегай!»
Как понимаете, про поддержку с его стороны говорить не приходится. Как же я в ней тогда нуждалась — у меня ведь снова началась затяжная и необъяснимая депрессия.
Со временем молодой человек стал ежедневно выпивать и даже насильно склонять меня к сексу. Я ночами плакала от страха и обиды, а в какой-то момент поняла, что беременна. Я сделала аборт, так и не рассказав ему об этом…
Даже не знаю, чего больше боялась тогда: что он выкинет меня на улицу или что, наоборот, окончательно привяжет к себе, и с ребенком я уже никуда не денусь.
Расставание было крайне тяжелым: без преувеличений, я боялась, что он меня убьет! Он метался от оскорблений до «давай начнем все нормально», приходил ко мне с кольцом. Часто звучала фраза: «Да кому ты такая нужна?!» Я до сих пор боюсь резких звуков и движений, прислушиваюсь к шорохам и шагам за дверьми.
Вверх-вниз, вверх-вниз
К сожалению, выход из этих отношений не помог мне сразу же наладить свою жизнь. Адский эпизод депрессии продолжался: около полугода я почти не покидала свою комнату и не выходила из квартиры.
Учебу пришлось бросить, а сразу найти работу не получилось, ведь я чуть не провалила медицинскую комиссию. Дело в том, что эмоции я срывала на самой себе, нанося порезы на руки. Раньше мне удавалось это ото всех скрывать — но не от врачей, которые моментально отправили меня в психоневрологический диспансер (ПНД).
Найти хорошего психиатра — большая проблема. Но не меньшая — постановка диагноза. Ментальное расстройство у меня подтвердилось только в 17 лет, а «биполярное расстройство 2 типа» мне окончательно диагностировали лишь еще три года спустя.
С некоторыми психиатрами я не сходилась лично, а методы лечения других не давали должного результата. Поэтому несмотря на то, что я активно работала с врачами, я по-прежнему страдала от эмоциональных качелей. Например, как-то раз, буквально через несколько дней после подписания документов, я бросила новую работу и уехала жить в лес. А еще через некоторое время меня впервые госпитализировали с попыткой суицида.
Я очень смутно помню свое нахождение в стенах лечебниц для душевнобольных: ведь, по сути, я постоянно лежала под капельницами.
В первый раз я почти каждую ночь плакала, отказывалась от еды, ни с кем не говорила и постоянно спала. Второй раз был вообще смутным: я очнулась сначала в реанимации, а затем — в остром отделении диспансера. В третий раз я попросилась лечь сама — боялась что-то натворить. В тот раз, кстати, я познакомилась с разными людьми. Это было безумно странно — но отчасти очень интересно.
Черная полоса
Со временем я все же вернулась к более-менее нормальной жизни, переехала в другой город, нашла работу в ветеринарной клинике (от которой раньше открещивалась) и даже начала проходить обучение. В тот момент мне даже повезло с новым врачом — кажется, нам удалось изобрести рабочую схему лечения.
Мое ментальное здоровье восстанавливалось, а вот физическое наоборот ухудшалось — у меня очень сильно болела спина. Думаю, так сказались непомерные нагрузки в детстве, когда я помогала строить дом.
Результаты МРТ не могли не шокировать: ведь помимо спинной грыжи у меня был обнаружен и начальный этап остеосаркомы (злокачественная опухоль костей)!
Не знаю, как я тогда смогла выжить — причем почти никого не посвящая в детали ситуации. Настолько плохо мне еще никогда не было. Но делать было нечего — кроме как брать себя в руки. Я перенесла химиотерапию, взяла кредит, поехала в Москву и удалила всю гадость. Теперь о ней напоминают только регулярные обследования и шрам на спине.
Хрупкое равновесие
Спустя год после перенесенного я закончила учебу, вернулась на работу и вроде бы как была в порядке — по крайней мере, в сравнении с тем, что могло со мной случиться. Да, я наконец смогла наладить сон, не «вылетала» в гипоманию (легкая форма мании, присущая людям с БАР, — прим. Woman.ru) и не «падала» в депрессию. И все же я почти ничего не ела и постоянно ощущала тревогу. Новые назначения не помогали окончательно обрести спокойствие — поэтому я снова отправилась в путешествие на поиск еще одного психиатра.
К тому моменту я уже окончательно разочаровалась в отечественной психиатрии, а мое тело покрывали самые разные повреждения. Я думала, что если и сейчас не пойдет, то я брошу лечение и будь что будет.
В Петербурге мне посоветовали врача из родного Петрозаводска, о котором я раньше ничего не слышала. Первый же прием разнес все мои негативные ожидания в щепки. Внимание, понимание врача шокировали — я была удивлена, обнаружив в ПНД кабинет, где меня принимали любой. Мы долго разговаривали, обсуждали схему лечения, немного ее откорректировали и договорились о следующем сеансе. Также я начала ходить к психологу. С началом терапии я словно учусь заново ходить! Мы аккуратно разбираем препятствия и никуда не торопимся.
«Не пытайся измениться быстрее, чем можешь», — пожалуй, эти слова стали моей главной мантрой.
Тревога и другие негативные проявления БАР почти ушли. Конечно, за последний год у меня несколько раз случались ухудшения. Однако в целом мое состояние стабильнее, чем прежде, и я могу контролировать его.
Я учусь радоваться жизни без гипомании и алкоголя. Я работаю в ветеринарной клинике и занимаюсь модельным бизнесом. А шрамы, кстати, я спрятала за татуировками, чтобы меньше о них вспоминать. Я стараюсь привыкнуть к мысли о том, что быть слабой — не стыдно. Не нужно стыдиться показывать свои эмоции и просить помощи. Не нужно сдаваться, даже если врачи не помогают. Со временем все придет в норму — главное, продолжать искать верную терапию и беречь себя.
Фото: личный архив